Прекрасная Габриэль

Анриэтта повиновалась и поспешно воротилась домой. Тогда Замет, ждавший окончания всех этих переговоров, вышел из своих комнат к Элеоноре.

— Подвигаемся ли мы? — спросил он. — Судя по тому, что сказал мне Кончино, у нас должен быть какой-нибудь результат сегодня же.

— Надеюсь, — отвечала флорентийка.

— Достаточно будет хорошей огласки. Только бы король приехал вовремя, а один из его друзей, усердный, такой, какого нам надо, прострелил бы голову этому Эсперансу; эта огласка навсегда уничтожит маркизу.

— Потише, — сказала Элеонора, нахмурив брови, — маркизу я оставляю вам, а Сперанца заметил меня, спас, и я не хочу тронуть ни одного волоска на его голове.

— А, ты также сентиментальничаешь, щадишь врага, потому что он красив!

— Что вам до этого за дело, если я успею!

— Успевай же скорее!

— Я успею ловкостью скорее, чем насилием. Мне уже удалось узнать через Понти о каждом поступке Сперанцы. Предоставьте действовать флорентийке Элеоноре и индианке Айюбани.

— Мы подвигаемся. Только я требую, чтобы Сперанца остался здрав и невредим, кроме необходимости. Я этого требую. Вы слышите?

Глава 63 ТРИ ЗОЛОТЫХ МЕДВЕДЯ

Габриэль, жаловавшаяся, когда была девушкой, что она не имеет свободы, испытывала после своего возвышения все неприятности неволи. Король не был подозрительным тираном, но он любил находиться вместе с любимой женщиной, он избегал этикета и всегда приходил к Габриэль в такую минуту, когда она менее всего его ожидала.

Но не в этом состояла мука. Габриэль любила легкий и веселый характер короля, любила порывы его великодушного сердца. Общество короля не могло ее утомлять, но после отъезда короля являлись придворные, женщины, толпа, потом поставщики, просители и, наконец, слуги, которые были любопытнее всех других.

А так как Габриэль чувствовала потребность иногда свободно пользоваться своим временем, так как она должна была скрывать свои поступки, даже невинные, из опасения, чтобы их не сблизили с поступками Эсперанса, часто случалось, что, обескураженная, усталая, она сожалела о своей буживальской цепи, о длинных родительских нравоучениях; всякая неприятность очень скоро огорчала эту кроткую и чувствительную душу. Генрих ничего не мог сделать для этого. Никто столько, как он, не любил независимости. Он искал все способы развлечь Габриэль, по большей части из нежности и немного из эгоизма, потому что, делая ее свободнее, он делал длиннее и свою цепь; а мы знаем, что у него были тайны, требовавшие свободы. Вот почему Генрих с удовольствием согласился на желание маркизы съездить в Монсо на несколько дней.

— У вас много работы, государь, и я мало вас буду видеть, — сказала Габриэль, — мне надоели окрестности Парижа. Мне хотелось бы, чтобы Сезар подышал воздухом не таким пронзительным и таким чистым, как сен-жерменский, от которого он кашляет и тревожится. Монсо в своей веселой равнине даст отдых моим глазам, ослепленным огромными перспективами Сен-Жермена. Мне очень бы хотелось съездить в Монсо.

— Поезжайте, милая красавица, — отвечал король, который имел свои причины, чтобы остаться одному. — Я должен организовать армию, чтобы покончить с де Майенном, новые угрозы которого не дают мне спать ни днем, ни ночью. Вам надоедят эти нищие солдаты, которым я делаю смотр каждый день и которых я должен одевать, осматривать с ног до головы, как настоящий вербовщик. Поезжайте в Монсо и возвращайтесь скорее с нашим Сезаром, выросшим и румяным.

Габриэль приготовилась не торопясь, как всегда. Она послала своих женщин и своего сына вперед с лошаками с приказанием ждать ее на половине дороги. Для своего сына она попросила у короля провожатых, а сама, предпочитая уединение, взяла двух верховых, которым было приказано ехать за ее каретой.

Заметили, что накануне своего отъезда маркиза имела продолжительный разговор с приором женевьевцев, к которому ездила в Безон. Потом она гуляла в саду с братом Робером, который предложил ей ее любимые цветы и фрукты. Зоркие глаза, а их всегда много около вельмож, приметили, что разговор женевьевца и Габриэль был серьезен, что маркиза слушала его с чрезвычайным вниманием, что брат Робер настойчиво повторял свои советы, а в наружности Габриэль выказывалась покорность послушной ученицы. Единственные слова, какие могли уловить аргусы, были перед отъездом:

— Еще раз благодарю, друг мой, за них обоих и за меня.

Нечего спрашивать, было ли много толков об этих словах. Кто эти двое, обязанные признательностью брату Роберу? Может быть, мы это узнаем, если последуем за Габриэль в Монсо.

Она отправилась в путь, простившись накануне с королем. Она хотела уехать на рассвете. Как только солнце взошло на горизонте, ее женщины уехали с маленьким Сезаром. Через полчаса тяжелая карета Габриэль проехала Париж, еще спавший. Габриэль могла насладиться несравненным видом огромного города, который был живописен в то время со своими хижинами и монументами, странно стоявшими рядом, когда еще не было видно ни одного жителя.