Прекрасная Габриэль

— А во время моего сна, — продолжал Понти несколько дрожа, но с притворным смехом, — эта негодная индианка захотела поближе взглянуть на медальон.

— На медальон?..

— На наш медальон… знаешь…

— Конечно. Она его увидала?

— Негодная унесла его, чтобы помучить меня. Это женская шалость. О! Но будь спокоен, она не далеко с ним уйдет, мы у нее отнимем, а я предоставляю себе наказать ее за любопытство тем неуважением, которого заслуживает такой упрямый, такой порочный, такой фальшивый пол.

Эсперанс в это время взял розу и вырывал шипы без малейшего трепета в своих белых и тонких пальцах. Понти, который в свои последние слова старался вложить всю убедительность, на какую только был способен, с беспокойством ждал результата своего красноречия.

— Таким образом, — холодно сказал Эсперанс, — медальон украден.

— О! украден…

— То есть его у тебя нет уже более?

— Нет, но я получу его обратно, когда захочу, потому что…

— Ты отыщешь Айюбани, не правда ли?

— Еще бы!

— Где это?

— Но… где я обыкновенно вижусь с нею.

— А если ее зовут не Айюбани?

— Индианку-то?

— Если она такая же индианка, как мы оба?

— Вот еще!

— Если эта женщина есть орудие наших врагов?

— Полно! — сказал Понти, еще более растревожившись.

— Если она расставила самую грубую, самую нелепую ловушку, засаду глупейшую, в уверенности, что поймает в нее тщеславие, чванство и упрямство?

— Эсперанс!

— В уверенности, что она легко восторжествует с помощью чувственности, лености, пьянства?

— Что значат эти слова?

— Что ваша индианка интриганка, что вы попались в ловушку, несмотря на мои предостережения, что вы забыли обещание, клятвы, честь!.. что мой залог, порученный другу, находился в руках безумца, гордеца и пьяницы!

— О!..

— Что вы дали себя обокрасть не в сладострастном сне, которым вы осмелились хвалиться, потому что индианка не сделала вам даже этой печальной чести, но в оцепенении опьянения, постыдного порока, который затмевает в вас очень небольшое количество хороших качеств.

— Эсперанс, — сказал Понти, побледнев, — вы слишком часто оскорбляете меня…

— Молчите! — закричал Эсперанс громовым голосом. — Ваша индианка называется Элеонора Галигай; она друг и поверенная Анриэтты д’Антраг; ее отправили к вам со стаканом в одной руке, с бутылкой в другой.

— Клянусь Богом…

— Не клянитесь, не прибавляйте богохульства к вашему бесчестию, не клянитесь, говорю я вам, из опасения, чтобы я не назвал вас лжецом, назвав уже пьяницей. Я видел вашу Айюбани, я держал ее в этой руке с ее погремушками и тряпками. Я и вас держал также, тяжелого, мертвого, пьяного.

— Я не пил!

— Вы лжете! Рюмки были еще наполнены на столе, под которым вы валялись, и во время этого сна ложная индианка вас обокрала, медальон, который я вверил вам, перешел из рук Элеоноры в руки Анриэтты д’Антраг.

— Анриэтты? — пролепетал пораженный Понти. — Медальон у нее… О!

И несчастный опустил руки в самом горестном унынии. Вдруг он приподнялся и сделал шаг к двери.

— Я сумею умереть, — сказал он, — для того чтобы вырвать его у нее!

— Успокойтесь, это уже сделано, — возразил Эсперанс с холодной улыбкой. — Богу было не угодно, чтобы мне изменили таким низким образом, чтобы все столь драгоценные интересы, обеспечиваемые этой запиской, были навсегда погублены человеком без чести и без мужества. Я явился вовремя и со шпагой в руке отнял мою собственность. Я мог погибнуть и спасся только чудом. Было сто возможностей против одной, чтобы сегодня утром, проснувшись от вашего тяжелого сна, вы узнали о моей смерти и о торжестве моих врагов. Слава богу, если у меня нет друзей, у меня есть ангел-хранитель!

— Эсперанс! — вскричал Понти с волнением, дрожа и сложив руки. — Клянусь всем, что есть священного на свете, я не был пьян!

— Ведь вы валялись на полу?

— Я не был пьян, я не пил.

— Вы это забыли.

— Ни одной рюмки!.. Клянусь честью…

— К чему это? — возразил Эсперанс с холодным достоинством. — Вы не обязаны извиняться передо мной. Я рассказал вам успех моего предприятия только, для того чтобы избавить вас от извинения. Отняв записку у Анриэтты д’Антраг, я уничтожил действие вашей измены, Это нельзя назвать иначе, как изменой, потому что если она невольна или в ней участвовали только ваши физические чувства, преступление осталось то же, на него указывает результат. Не отпирайтесь же, не оправдывайтесь, это будет бесполезно.

— Но нельзя позволить подозревать себя таким образом, когда человек не виновен, а несчастен.

— Называйте это таким именем, каким хотите.

— Я никогда не позволю, — горячо сказал Понти, — обвинить меня, что я даже по заблуждению физических чувств изменил дружбе.