Прекрасная незнакомка

Когда служба закончилась, они в молчании отправились на кладбище. Джона Генри должны были похоронить рядом с могилой его первой жены и их сына. Глядя на могильную насыпь, под которой лежали их останки, Рафаэлла подумала, что ей никогда уже не суждено будет лежать рядом с ним. Похоже, ей не придется даже жить в Калифорнии. Через год она вернется сюда на несколько недель, чтобы собрать кое-какие вещи и продать дом. А затем пройдут годы и однажды она тоже умрет, и похоронят ее где-нибудь в Европе. Во всяком случае, ей это казалось более реальным. У нее не было никаких прав лежать рядом с ним. Она была женщиной, которая убила его, его убийцей. Было бы богохульством хоронить ее на его земле. Священник прочитал последнюю молитву у свежей могилы, и она встретила взгляд отца, который, показалось ей, думал о том же.

В молчании они все вернулись в дом, и Рафаэлла вошла в свою комнату. Она почти упаковала свои вещи. Ей нечего было делать, и ни с кем не хотелось разговаривать. Вся семья знала, что здесь произошло. Ее тетки, дядьки, кузины, хотя и не были посвящены в детали всех событий, были осведомлены, что Джон Генри покончил жизнь самоубийством. И в их глазах Рафаэлла читала немой укор, за то, что была в этом виновата. Ей было легче не видеть их, не видеть их глаз и лиц. Она сидела в своей комнате, словно заключенный, ожидая своей участи, и завидуя мужеству Джона Генри. Будь у нее такая же бутылочка с таблетками, она бы их приняла. Ее жизнь потеряла смысл, и Рафаэлла была бы рада умереть. Но она знала, что должна понести наказание. Смерть — слишком легкое избавление. Ей оставалось жить, зная о том, что она сделала в Сан-Франциско, терпеливо перенося тяготы и косые взгляды членов семьи в Испании. Она знала, что спустя сорок-пятьдесят лет они будут рассказывать все ту историю, подозревая, что осталось что-то такое, о чем они так и не узнали. И скорее всего, история эта будет дополняться пересудами и намеками на существование Алекса. Люди будут судачить о Рафаэлле, которая обманывала своего мужа… вы помните, он еще покончил с собой… не знаю, сколько ему было лет, может быть тридцать… и вы знаете, это она убила его.

Нарисовав себе эту картину, она разрыдалась, спрятав лицо в ладони. Она плакала, думая о детях, которые никогда не узнают правды о том, что с ней здесь случилось; она плакала, думая об Алексе; о том, что произошло; о Мэнди, которую она уже никогда не увидит; и, наконец, и о Джоне Генри. Плакала о том, что он сделал, и вспоминая, что значил в ее жизни этот человек, который так долго любил ее; вспоминая о том, как он сделал ей предложение, когда они гуляли по набережной Сены. Так она просидела одна, проплакав несколько часов подряд, потом тихо вошла в его спальню и в последний раз посмотрела на все, что здесь оставляла.

В девять к ней поднялась мать, и сказала, что пора собираться, чтобы ехать в аэропорт. Она не закрывала рта весь долгий час до отлета. С половины одиннадцатого вечера до шести утра по нью-йоркскому времени, а в семь они уже должны были вылететь в Испанию. Самолет приземлился в Мадриде в восемь вечера по местному времени. Рафаэлле предстояло длинное путешествие и бесконечно длинный год. Дворецкий поднял ее огромные чемоданы и понес вниз, а она в последний раз огляделась и медленно последовала за ним, зная, что уже никогда больше не будет жить в этом доме. Ее дни в Сан-Франциско закончились. Закончилась их жизнь с Джоном Генри. Минуты радости с Алексом оборвались катастрофой. Жизнь потеряла смысл.

— Готова? — ласково спросила мать, а в глазах Рафаэллы была пустота, которая поразила Алекса сегодня утром. Рафаэлла кивнула, и они вышли из дома.

ГЛАВА XXXII

Весной из Сан-Франциско прислали копию макета книги для детей, которая должна была быть издана в конце июля. Рафаэлла равнодушно пролистала ее, словно не она была автором. Казалось, что она начала работу над книгой тысячу лет назад, и теперь та уже не представляла для нее никакого интереса. Она чувствовала полное безразличие ко всему, что ее окружало. Она не интересовалась ни судьбой детей, ни своих родителей, ни кузин, ни даже собственной участью. Ей было решительно на все наплевать. В течение пяти месяцев, она, как заведенная, вставала по утрам, натягивала на себя черное платье, шла к завтраку, затем возвращалась в спальню, где отвечала на письма, которые по-прежнему пачками приходили к ней из Сан-Франциско, — соболезнования, на которые она отвечала с примерной последовательностью, холодно и формально. К обеду она снова выходила из спальни, а после вновь исчезала в своей комнате. Время от времени Рафаэлла выходила на прогулки перед ужином, но при этом тщательно избегала любой компании и отнекивалась всякий раз, когда кто-нибудь набивался ей в компанию.