Прекрасная Отеро

Видишь, Гарибальди? Меня нельзя судить строго за то, что отказалась от своих земляков и выдумала историю об андалусском происхождении, ничего общего не имеющую с действительностью. Представляю, какое лицо сделалось бы у мадам Вальмон, когда б она узнала, что одна из знаменитейших куртизанок своего времени, женщина, называвшая себя служительницей Эроса, в действительности была лишь девочкой, над которой надругались и которая стремилась отомстить за давнюю обиду… Посмотри туда, Гарибальди. Видишь призрак того крошечного, истерзанного тела, раздавленного человеческой жестокостью? Конечно же, видишь. На это больно смотреть, правда? Мне тоже. Даже сейчас, когда я уже почти мертва и бесчувственна, меня пугают призраки Нины Отеро. Но я все равно буду вызывать их этим вечером. Не ради тебя, Гарибальди, глупая облезлая птичка… Для самых ужасных признаний не нужны слушатели с их бесполезным состраданием: я сделаю это ради той Тени на стене, которая прекрасна, но и нема и слепа. Я хочу напомнить ей, каков был настоящий двигатель ее – моей – жизни, если вдруг, в вихре славы, она впала в самообман, как это случается со многими. Я хочу, чтобы она знала – или скорее вспомнила, – какая сила давала жизнь этой прекрасной статуе.

«Жажда мщения, дорогая, – говорю я, пристально глядя на нее, – могущественнее любви и пламеннее страсти». Тень начинает беспокоиться, кажется, у нее слегка дрожит подбородок: на мгновение он вытягивается и становится дряблым, старушечьим. «Вернись, Тень, я не скажу тебе ничего, чего ты не знаешь», – успокаиваю я ее и продолжаю:

«Я никому не открывала раньше того, что расскажу сейчас тебе: не из-за страха потревожить призраки – просто я не верила, что кто-нибудь сможет меня понять. Понять, например, почему, едва оправившись от болезни и увидев отношение к ней жителей Вальги, Агустина вновь стала танцевать, чтобы подразнить мужчин. «Эта бесстыдная девчонка, видно, добивается, чтобы ее опять обесчестили», – говорили старухи. Но как могли эти добродетельные кумушки в трауре понять, что, когда нечего терять, больше шансов выиграть? Ненавидела ли я мужчин? Даже тогда, когда они смотрели на меня алчными глазами, когда в сырые ночи все мое маленькое тело ныло от недавних ран, я и не думала скрываться от них. Напротив, до самого последнего дня в Вальге продолжала танцевать в сосновых рощах и на улицах с дерзостью и вызовом женщины, в которую меня превратили раньше времени. Но каждое колыхание оборванной юбки обещало мне, что мужчины, лишившие меня чести и даже возможности быть матерью, сполна заплатят за это. «Смотрите на меня, желайте меня, в обмен на свою честь я заберу ваше достоинство. В уплату за свой ужас я завладею вашей гордостью, даже вашей волей». Оборванная девчонка, конечно же, никогда вслух не произносила этих слов, но они чувствовались в каждом колыхании ее юбки, а впоследствии этот вызов слышался в шелесте других, более роскошных нарядов: «Venez, venez, monsieur le Compte, et vous aussi, Altesse, любовь – это игра: faites vos jeux… les jeux sonts faites.[6] Ну же, рискуйте, делайте ставки, насладитесь обладанием прекраснейшей! Думаете, сможете выиграть поединок? Ошибаетесь. Любовь весьма похожа на баккару, и в ней побеждает лишь тот, кто умеет сохранить хладнокровие. Однако… прошу вас, не отказывайтесь от попытки, друг мой: игра есть игра! Рискните! Кто знает, ведь судьбе нравится, чтобы ее искушали… Хотя… если хотите, чтобы я была совершенно откровенна, могу поспорить на что угодно, что девочка Агустина завладеет вашим сердцем, и вашими деньгами, и вашей честью, monsieur. Je prenderai aussi vos larmes, cher Prince,[7] но и этого мало, чтобы заплатить за то, что вы оставили меня бесплодной».