Прекрасная посланница

Сегодня ему предстоял важный разговор. Он узнает, наконец, любовь ли привела мадам де ля Мот в его объятия или что-то другое. Что-то другое — это чужая воля, чья-то непонятная игра, в которой Николь — кто? В шахматах Матвей ничего не смыслил, но названия фигур знал. Понятно, что она не ферзь-королева, но и не наивная пешка, надо полагать.

Теперь они ехали в карете. Николь, сцепив пальцы в замок, положила ему на плечо руки и нежно дула в непослушный локон, а потом со смехом стала покусывать мочку уха.

— Почему мрачен мой рыцарь?

— Нам надо поговорить.

— И поговорим. Но вначале поцелуй меня. Иль разлюбил? Нет, нет, я по глазам вижу, что нет.

Какой там «разлюбил»? Ах, кабы можно было в книге записать ноты, чтобы они сами запели прямо с листа. И пусть струны кифары наигрывают что-нибудь нежное.

Николь отерла губы после поцелуев.

— Куда мы едем?

— В луга. Ты же сама хотела, чтобы мы, как тогда, гуляли по тропочке, и ты собирала бы полевые цветы.

— Так мы только что проехали луга. Цветы можно было собирать у Адмиралтейства. Не хочу в луга. Хочу в твой дом, в наш дом.

Карета вдруг остановилась. А случилось обычное происшествие: под колеса роскошной кареты, с гербами, точеными стеклами и позлащенной отделкой попал какой-то нищий, а ехавший навстречу мужик не совладал с лошадью и перевернул воз сена, который совершенно перегородил улицу. Как не мало было движение, здесь уже собралось несколько возков и колымаг. Вокруг собралась толпа, стояли, отплевывались от сенной трухи, выуживали из волос стебли сухого клевера и прочей травы и галдели на разные голоса.

Несчастный был еще жив. Неприлично заголенными выглядели его тощая, поврежденная колесами грудь, струпья на босых ногах. Бог знает, кем он был. Может, прибившийся к богадельне странник, которого нужда гнала на улицу просить подаяние, или посаженный за долги, которого по обычаю выпускали из тюрьмы, дабы узник «своими руками» искал себе пропитание. А как его найдешь-то? Красть нельзя, в работу никто не берет, оставалось только нищенство. Уголовные арестанты отличались от прочих только тем, что выпускались на улицы в кандалах и цепях. На этом страдальце никаких цепей не было. Матвей вышел из кареты, Николь потянулась было за ним.

— Нет, это не для твоих глаз. Оставайся в карете.

Она послушалась, убрала ногу с подножки, но дверцу не закрыла и все тянула шею, чтоб рассмотреть происходящее. Розовый шарф ее трепетал на ветру.

В толпе уже прекратили ругать толстого, в бархатном кафтане кучера. Громче раздавались сердобольные голоса, предлагавшие отнести раненого в ближайшую богадельню. Он, бедный, уже и стонать не мог. Кучер так и не слез со своего сиденья, таращился на всех сверху, только голову опускал все ниже, желая сжаться в комок. Если б ехал он не порожний, а вместе с барином, то не посмел бы остановиться, так и промчался бы, мимо поверженного нищего. А здесь христианские чувства взяли верх, и он, на беду себе, придержал лошадей. А тут еще воз с сеном! Теперь неприятностей не оберешься.

Матвей не мог оторвать взгляда от поверженной на мостовой фигуры. Все, кажется, отмучился, испустил дух. Князь истово перекрестился. Если бы он не следил так внимательно за умирающим, а повернул бы голову направо, то встретился бы глазами с обомлевшим от удивления агентом Петровым. Последнего поразил не столько князь Козловский, сколько его спутница, очаровательная незнакомка из Данцига. В первую минуту Петров даже потерял бдительность, вылез из толпы вперед, но быстро опомнился и спрятался за фигуру торговца пирогами.

На место происшествия уже явилась полицейская команда, труп унесли. Матвей сел в карету. До усадьбы почти не разговаривали.

— Плохое предзнаменование, — хмуро сказал Матвей.

— Милый, нельзя так жить. Плохие предзнаменования встречаются в жизни на каждом шагу.

С этим не поспоришь, так и ехали молча.

Несмотря на то что купчая еще не была до конца оформлена, Матвей распорядился придать одной из комнат жилой вид. У стены стоял туалетный столик на резной ноге, в центре комнаты разместился большой стол, подле него два кресла черной кожи с медными гвоздиками — очень прилично! На столе высились шандалы, бокалы, бутыли с винами и напитками, съестные припасы хранились в пищевом сундуке. Свечи, чтоб не сгрызли крысы, покоились рядом в деревянном ларце. Особое внимание было уделено ложу. Перины были застланы тончайшим льняным бельем, имелось также атласное одеяло с куньей подбивкой.

Амур, опять амур. Ни ужасы на дорогах, ни раздробленные кости нищего, ни страшные подозрения не могли задушить страсти Матвея. Николь была так ласкова, так податлива! Он сжимал ее хрупкое тело и казался себе титаном, который в силах победить всех своих врагов и вырвать из их хищных лап свою обожаемую. О, свирепый огонь любви!

Потом выпили вина, и Матвей решился.

— У меня один вопрос. Щекотливый, — он глубоко вздохнул. — Почему ты не сказала, что сама приезжала за прахом Виктора. Ты ведь и на кладбище была?

Николь закрыла одеялом голую грудь, потом накрутила на палец прядь волос.

— А зачем?

— Что значит — зачем? Чтоб не врать.