Прекрасная посланница

Николь не знала, что Шамбер в Петербурге. Когда прибыл, зачем, кем послан — это все были вопросы, которые надо неотлагательно решать. По всем условиям шпионской игры ей надлежало самой знать это. Но странность записки была в другом. Даже сквозь цифры шифра проглядывала какая-то истеричная, надрывная интонация. Он слишком уж настойчиво призывал «сохранить все в тайне», как будто сама Николь этого не понимала, и звал ее на свидание, чтобы «потолковать». Да, да, в русском варианте это так и звучало: не поговорить, не побеседовать, а именно потолковать. Но самым неожиданным было место встречи, это, как говорится, «ни в какие ворота». Шамбер призывал Николь приехать утром в невообразимую рань на Васильевский остров, в музей, называемый Кунсткамерой. Вот так, ни больше ни меньше.

Знала бы Николь, что пришлось пережить за последний год ее старому приятелю, она была бы к нему более снисходительна. Любитель женского пола, как говорят у нас, ходок, он последнее время был лишен женской ласки. Раньше Шамбер всегда чувствовал себя хозяином положения, сейчас же он все время шел у кого-то на поводу. Более всего в поведении кавалер Огюст ценил невозмутимость, считая, что это качество мудрецов, но за последний год он совершенно потерял это качество, злился по пустякам, нарывался на ссоры, был груб с прислугой, словом, вел себя недопустимо. Он давно внушил себе, что не говорит деловому собеседнику правды не потому, что слишком скрытен или, попросту говоря, врун, а потому, что к этому его понуждает профессия. Он дипломат, игрок, человек тайной профессии, слово «плут» (в хорошем значении, то есть хитрец) никак его не смущало. Теперь же он готов был сознаться, что заврался, зарвался, запутался, а выход был один — идти в игре до конца.

Более того, он поймал себя на постыднейшем свойстве — трусости. После тайного отъезда из Данцига у Шамбера было ощущение, что он все время бежит, бежит с оглядкой, но боится он не русской армии, не приспешников обманутого пана Вишневецкого, а маленького, невзрачного человечка, случайно им вычисленного.

В один день, который не назовешь прекрасным, подобно озарению, пришло понимание — за ним следят. Этого человечка он видел сто, двести раз. Тщедушный коротышка, он был неприметен, как болотная кочка, как лопух, выросший обочь забора, как драный кот на заборе простолюдина. При этом он постоянно менял обличье, выступая то в роли солдата неведомо какой армии, потому что форма была сборной, то ремесленника, а может быть, крестьянина или трубочиста. Шамбер никак не мог понять, на кого он работает.

Простолюдины все на одно лицо, отличаются они только ростом и взглядом. И этот голодный, вроде бы безучастный, а на самом деле очень внимательный взгляд Шамбер теперь угадывал в толпе сразу.

Француз поменял квартиру, отрастил усы, для изменения облика он даже отказался от палки с набалдашником, которая после ранения стала необходима ему при ходьбе. Но за день до намеченного отъезда Шамбер опять обнаружил Коротышку, и не около дома, а поодаль, на набережной, по которой Шамбер ехал в открытой карете. Коротышка стоял у съестной лавки и таращился на выставленные в витрине калачи. Пышные, золотистые хлебы были очень похожи на муляжи, в осажденном городе начинался голод. Коротышка рассматривал витрину и как бы невзначай глянул искоса на проезжавшую карету, а Шамбер почувствовал на себе его цепкий, внимательный взгляд. Знать бы, с какого момента за ним следят. С Варшавы, а может, еще раньше? Об этом не хотелось даже думать.

На завтра назначен побег из Данцига. Шамбера послали в Россию с крайне размытым заданием. Да и давать его было, собственно, некому. Французский посол де Монти нашептал ему что-то в ухо, поляки подтвердили. Во всем этом было много истерии и мало смысла. Каждый понимал, что город обречен, но разговор шел не о мире, а о войне. В задачу Шамбера входило ввязать Россию в новую, более крупную войну, можно со Швецией, лучше с Турцией, словом, как получится.

Шамбер ехал с подложными документами, почти без багажа. На все это ему было наплевать. Главное, нужно было добраться до России. Он хотел вернуть свои деньги, которые потерял по милости этого негодяя Козловского. Почему он тогда под Варшавой не добил этого сукина сына? Проверить надо было, ведь был кинжал под рукой! Но он очень торопился.

Шамбер помнил то осеннее утро во всех подробностях. Один из напавших на французскую карету поляков сбежал, это он точно видел. Оттого и торопился. Но даже всади он в пьяного Козловского нож, неизвестно еще, убил бы он его. Русские — живучая порода!

Все, с Коротышкой надо кончать. Он вышел из дому, когда часы на ратуше били двенадцать. Проклятие, ему нужна была темная ночь, а здесь еще как на зло луна вылезла. Вид у Шамбера был нарочито конспиративный. Широкий плащ с капюшоном скрывал лицо и фигуру, шпага выразительно оттопыривала полу. Не забыл он и палку. Прихрамывая, он шел по улице, ощупывая время от времени пистолеты за поясом.