– Если брать проклятие за истинную причину травли, то переезд ничего не изменит, – возражаю я. – В другой стране тоже будут над ней издеваться.
– Вот вы – особенный. У вас нет к ней ненависти. Так, небольшое недовольство. И оно, скорее всего, ваше личное, а не по отношению к девушке.
– Получается, вы тоже не из обычных людей, – парирую я.
Рогожкин улыбается. У него белые, крепкие зубы, которым может позавидовать любой. Улавливаю легкий запах эфирных масел, что исходит от его тела.
– Дайте ей почувствовать свою любовь. Ведь когда мы по-настоящему любимы, все проклятия обращаются в прах, – мудро говорит он. Его взгляд становится тяжелее и тоскливей. – А ваше сердце переполнено ею. Позвольте ей следовать своему назначению.
– Не совсем понимаю вас, – смущенно произношу я. Жду, что Рогожкин посмотрит на меня, как на идиота.
– Молодой человек, нет ничего вечного. Все рано или поздно заканчивается. И даже если вы знаете, когда будет поставлена точка, вы не должны прятать себя. Выключать свои чувства, бояться боли. Она все равно будет, как бы вы ни старались ее избежать. Но когда вы проживете свою жизнь полностью, проявляя то, что в вас есть, веря своему сердцу, боль продлится недолго. Потому что любые страдания – это наши непроявленные чувства, невысказанные мысли, незаданные вопросы.
А Рогожкин не так прост, как может показаться на первый взгляд. Не могу избавиться от ощущения, что едва я переступил порог его класса, он уже знал обо мне все.
– Кто вы на самом деле? – не справляюсь со своим любопытством я.
Профессор лишь усмехается.
– Тот, кто старше вас на две жизни. И видит, чуть больше, чем вам бы хотелось. Вы ведь пришли ко мне с двумя вопросами. Задавайте второй, – говорит Рогожкин. Берет лейку, подходит к подоконнику, уставленному цветами. Начинает поливать их.
– Да, все так. Обратиться к вам мне посоветовал Джозеф Бронштейн.
– О, да, помню этого любопытного малого, – оживленно говорит профессор. Он оборачивается ко мне, на его губах сияет улыбка. Но тут же меркнет, уступая место грусти. – Жаль, что его больше с нами нет. Не знаю в курсе ли вы, что он скончался.
– Нет, я об этом ничего не знаю, – новость удивляет меня. – Как это произошло?
– Не могу сказать вам деталей. Его нашли в своей лавке повешенным. Сам он на это решился или ему помогли – вряд ли мы узнаем правду. Записки он не оставил.
Сомневаюсь, что старик сам полез в петлю. Хотя, если внушение подействовало, и он осознал, что никогда не станет обладателем этой книги, то вполне мог удавиться с горя.
– Вам знакома эта книга? – вынимая из сумки свое сокровище, спрашиваю я. Рогожкин несколько секунд изучает книгу на расстоянии, потом берет ее в руки. На его лице брезгливо-удивленное выражение.
– Да, более чем, – после долгого молчания отвечает он. – Откуда она у вас?
– Погибший друг оставил в наследство.
– Что вы хотите от меня? – устало спрашивает Рогожкин. Садится на стол, кладет ее перед собой. Бегло пролистывает страницы. Для историка он относится к ней слишком небрежно.
– Я слышал, что есть три тома, написанных пророком Чори. О людях, мироустройстве и мистических существах. О чем повествует этот?
– У вас тот, за который любой смертный готов продать душу, – отодвигая от себя книгу, говорит Рогожкин. – О том, как исцелить любую болезнь, сделать человека бессмертным, подчинить его своей воле. С ней вы можете стать богом. Если, конечно, сможете ее расшифровать.
– Я рассчитывал на вашу помощь. Мне неизвестен язык, на котором она написана.
– Мне жаль, но я вам в этом деле не помощник, – голос Рогожкина звучит резко, очарование его могущества становится тусклее. – Обнародование этого текста погубит человечество. Мне такая перспектива не по душе.
– В каком смысле – погубит?
– Духовно. Люди перестанут понимать суть вещей. Видеть свой путь. Они поймут, кто они, зачем здесь, и тогда жизнь потеряет смысл, – голос профессора звучит безучастно, как у свидетеля, которого в сотый раз допрашивают неугомонные следователи.
– Если вы не хотите принимать в этом участие, быть может, посоветуете мне хорошего шумеролога?
– Он вам не поможет. Текст книги написан на аквидонском языке.
– Никогда о таком не слышал. Что это за язык такой?
– Тот, на котором говорили те, кто создал человечество, – по глазам Рогожкина понимаю, что он жалеет о сказанном.
– Откуда же вы его знаете? – настораживаюсь я.
– Это имеет какое-то значение? – вскидывает брови Рогожкин.
– По сути – нет. Но подкидывает довольно-таки фантастичные предположения.
– У юных часто бывает богатое воображение, – улыбается Рогожкин, и его взгляд теплеет.
– В таком случае вас не удивит мой следующий вопрос… – собираюсь с духом. – Знал ли Чори о том, как сделать вампира смертным, убить его посредством лекарства?
Рогожкин смеется так, что на его глазах выступают слезы. Щеки розовеют. Ощущая неловкость, переминаюсь с ноги на ногу.
– Вы сделали мой день, молодой человек, – сквозь смех говорит он. – Спасибо вам. Я надолго запомню это утро, знайте.