Прекрасное и истина

Привычка отнюдь не порабощает; напротив, она освобождает, тем самым каким-то образом распространяя возникшее желание по всему человеческому телу, вплоть до наиболее глубоко скрытых его тканей, благодаря чему абсолютно новое и вовсе не предвиденное действие оказывается исполненным в совершенстве, и не после того как оно уже было продумано, но в тот самый момент, когда оно обдумывается. Таким образом, атлет никогда не представляет себе, что наносит удар, не нанося его в то же самое время.

[На мой взгляд, принципиально неверное суждение. Ведь достаточно хорошо известно, что, например, прыгун в высоту или длину «прокручивает» в воображении все фазы предстоящего прыжка, перед тем как совершить его в реальности, а, например, музыкант-исполнитель может не только «повторять» уже знакомое ему произведение, но и учить совершенно новое, не притрагиваясь при этом к инструменту. И т. д. Объясняется эта очевидная неточность, по-моему, тем, что у самого философа не было практического опыта, например, игры на музыкальных инструментах или выполнения физических упражнений. Его же литературная практика подталкивала его к выводу о том, что текст фиксируется на бумаге фактически в тот самый момент, когда фиксируемая мысль формируется в сознании пишущего. Именно поэтому данное положение стало одним из наиболее часто выдвигаемых и обсуждаемых философом (см. вступительную статью и, например, эссе «Гончар»).]

Это счастливое состояние утишает страсти. Что такое ненависть, если не тягостное желание нанести множество ударов, так и не реализованное в нанесении хотя бы одного-единственного? И я держу пари, что наши самые ловкие летающие акробаты являются таковыми благодаря тому, что никогда не думают ни о каком действии, не совершая его; а это освобождает их одновременно и от страха, и от неловких движений. Единственное: в силу подобного союза с механическим началом их действия совсем не соответствуют форме их собственного тела и в результате вызывают в нем лишь кратковременное умиротворение.

Высшая красота атлетической статуи не выражает ни одного из тех наших не связанных друг с другом чувств, которые мы довольно удачно называем состояниями души; напротив, она свидетельствует о том, что благодаря музыке и гимнастике все состояния души охватили тело, пребывая в нем в согласии с телесной формой. Итак, более не существует души, находящейся в изоляции; форма бессмертна и божественна, что и демонстрируют олимпийские боги в качестве истинной идеи. В соответствии с естественным ходом событий, мертвецы суть тени, то есть все еще являются телесными формами. Душа вовсе не представляет себя в качестве изолированной, а поэтому вовсе и не сердится на своего спутника,

[Под спутником души понимается, естественно, тело.]

что не исключает размышлений о смерти, являющихся результатом проявления христианского чувства; я подчеркиваю: результатом, а не причиной. Отсюда и проистекает то удивительное правило, в соответствии с которым человек действующий совсем не боится смерти.

Шекспир

«Не лишай человека его ценности». С этими словами один разносчик угля обратился к другому. Вместе с сотнями других теней

[Часто встречающийся у Алена образ, в соответствии с которым человек, не проявляющий или утрачивающий способность суждения и индивидуальные черты, уподобляется тени (см. ниже) и, кроме того, как можно предположить и допустить некоторый анахронизм, в немалой степени сближается с «человеком-массы» (Х. Ортега-и-Гассет). Например, в эссе «Гераклит» философ пишет: «…мы живем, как тени среди других теней».]