Прекрасное и истина

Я замечал, что наиболее почитаемые мной Стендаль и Бальзак рассматриваются – и один, и другой – как не обладающие стилем; напротив, его наличие признают у Флобера, в творчестве которого я не нахожу ничего особенного. Во времена Вольтера обычно считалось, что небольшой храм, построенный по греческим образцам, обладает стилем, а готический собор – нет. Возможно, следует обратиться к другим искусствам, и главным образом к тем, которые предельно близки к ремеслу, чтобы понять, что красоту форме – своим сопротивлением – придают содержание и материя[382]. Сама по себе форма не прекрасна. Например, в «Саламбо», как представляется, она определяет содержание, которое здесь выполняет функцию не более чем украшения, лишенного какой-либо реальности. Напротив, у такого путешественника, как Шатобриан, [Ф. Р. де Шатобриан очень много в своей жизни путешествовал, результатом чего в том числе стали «Путевые заметки, сделанные по дороге из Парижа в Иерусалим» (1811) и «Путешествие в Америку» (1827).]

сам объект упорядочивает форму; у этого автора я даже нахожу примеры обоих типов соотношения упомянутых величин, ибо в «Путевых заметках» больше стиля, чем в «Мучениках»;

[Имеются в виду уже упоминавшиеся «Путевые заметки», а также «Мученики» – эпопея в прозе того же автора, которая, как мы видим, по мнению Алена, в стилистическом отношении уступает первому из упомянутых сочинений писателя, даже несмотря на его принадлежность к более «скучному» и потенциально менее художественному литературному жанру. Примерно подобного же рода соотношение было установлено Аленом и между «Исповедью» и романом «Юлия, или Новая Элоиза» Ж.-Ж. Руссо (см. эссе «Романический характер»).]

те же, кто любят «Саламбо», скажут нечто прямо противоположное.

И вот я уже довольно далеко отошел от тетради для записей Толстого. Впрочем, не так уж и далеко. Ибо мысли в их первоначальном смешении представляют собой в одно и то же время и содержание и оказывающую ему сопротивление материю. Размышления без предварительного плана и использование самого писания в качестве вспомогательного средства составляют метод, с помощью которого можно победить стиль. Ибо нужно, чтобы выражение было найдено, но при этом вовсе не следует вести его поиски: малейший след поисков, обнаруженный внутри формы, безобразен. Как только вы меняете слово, чтобы понравиться, это становится заметно; форма оказывается продавленной, подобно оловянной пластинке, на которой выбито изображение. Кто не предпочел бы, чтобы оловянный кувшин был свободен от всяких украшений? В этом случае именно материя определяет форму; и представляется вполне правдоподобным, что прекрасная форма старинных гончарных изделий является результатом того равновесия, которое нужно найти для глины, сохраняющей вплоть до обжига присущую ей пластичность. Таким образом, для мысли каждого человека существует форма, которую он должен найти, но которую не следует искать. Когда писатель отыскивает свою форму и нравится тем самым самому себе, это означает наступление прекрасного момента и обнаружение точной мысли. Подобное счастье выражения, как замечательно было сказано,

[Переводчику не удалось установить, чье высказывание имел в виду автор.]

есть, как и всякое счастье, результат, а не цель. Когда какой-нибудь город прекрасен, он прекраснее, чем храм. Но и прекрасный храм всегда строился так же, как город, – ради некоей цели, в качестве которой никогда не выступало прекрасное.

Гамлет