Прекрасное и истина

[Это разделение в известной мере перекликается с платоновским разделением души на две части: пребывающую в голове и, следовательно, разумную (логистикон) и неразумную (алогон), которая в свою очередь делится на находящуюся в груди гневливую, но мужественную часть души (дюмойейдес), способную вступать в союз как с разумной, так и с неразумной ее частями, и отделенную от первых двух диафрагмой вожделеющую (эпитюмекон) часть[398].]

Замечание, полнее объясняющее мужество и особенно любовь. Тем самым физиолог избавлен от смешения страстей и интересов; даже если он мыслит и пишет, ориентируясь на обыденный язык, он все же достаточно сведущ в этом вопросе. Именно так, благодаря родственной близости слов, на кончике пера накапливается не одна великая истина, и поэту представляется гораздо больше счастливых возможностей, чем скульптору. Откуда и следует, что бесполезно сначала стараться мыслить и лишь затем – выражать свою мысль; мысль и ее выражение идут в ногу. Думать, не произнося слов, – это значит пытаться слушать мелодию еще до того, как она была пропета.

Однако вновь заставим звучать наше прекрасное слово. Как говорит философ, существуют два рода сердец. Это сердце мужское, которое есть прежде всего мужество, и сердце женское, которое прежде всего есть любовь. Каждый из этих смыслов проясняется другим. Ибо, с одной стороны, не существует истинного мужества, если не умеют любить. Следовательно, ненависть вовсе не обязательно входит в человека вместе с войной, [Ср.: «Человека, идущего на войну из чувства мести, я остерегаюсь, как брошенного камня. Это опасность преходящая. Как бы быстро ни летел камень, рано или поздно он упадет на землю. Ярость не может длиться бесконечно, так как человеческое тело не способно долго выносить одинаковый настрой. Самый разъяренный человек в конце концов проголодается или заснет»[399].]

а рыцарский дух обнаруживает себя, таким образом, в самой манере говорить, которая обретена, но не изобретена нами. С другой стороны, тем более не существует подлинной любви при неумении дерзать и желать. Таким образом, верность обнаруживается в то же время, что и любовь. Чистая любовь, которую называют милосердием, своевольна и, я бы даже сказал, мужественна. Печальна та любовь, которая все учитывает и ждет, чтобы ее заслужили. Ведь мать не ждет, чтобы ребенок заслужил ее любовь. Она осмеливается надеяться, а осмеливаться надеяться на кого-то – это значит любить. Чувство, лишенное этого сокровища великодушия, живет под диафрагмой и никогда не клянется ни в чем. Никто не вынес бы того, чтобы его любили лишь за красоту, заслуги или оказанные им услуги; отсюда драмы сердца, того сердца, которое так прекрасно названо.

За подобными развертываниями смысла легко следить, как только оказываешься на верном пути. Я предпочел бы напомнить о других примерах и предложить читателю самому разобраться в них. Слово «необходимый» обладает абстрактным смыслом, который ускользает от нас; однако обыденный смысл тотчас напоминает нам о себе, поскольку мы пребываем во власти необходимости. Конт с восхищением размышлял об этом двойном смысле.

[Эта авторская ссылка связана с идеей о двояком проявлении необходимости в соответствии с принципиальным разделением практической и теоретической сфер, проводимым О. Контом, для которого был характерен взгляд «на науку как на деятельность, коренящуюся в практических потребностях, но возвышающуюся – в уже развившейся науке – над узким горизонтом непосредственного утилитаризма»[400].]

Говорят: «справедливый разум», и этого нельзя сказать, не продемонстрировав справедливость, которая кажется очень далекой; и в то же самое время – несправедливость как источник наших самых серьезных ошибок. Говорят также: «здравый ум» и «право», будучи при этом не в силах избавиться от привлекаемой подобным разговором и присутствующей в нем мысли о прямой геометров.