Это было время, когда обуреваемый страстями человек в какой-то степени освободился от ярости и страха благодаря вымыслу о где-то пребывающем – то далеко, то близко – и странствующем по облакам боге. Уже большой прогресс. Ибо, лишенный способности к какой-либо самооценке, народ-ребенок, народ-фетишист нежен, набожен, предан, бесчеловечен, груб – в зависимости от настроения и обстоятельств; поэтому он, собственно говоря, и не вспоминает о себе; скорее, он просто вновь принимается за свое. В отличие от этого боги Гомера, ослепляющие нас своим внешним видом, старательно располагают перед нашим взором такие бесплотные сущности, как Зависть, Месть и Славу. Так, тень Ахилла рассматривает свою жизнь как зряшную мешанину различных элементов. «Я предпочел бы быть слугой на ферме – но на земле, чем Ахиллом среди теней».
[У Гомера Ахиллес говорит посетившему его в царстве мертвых Одиссею:
Такова первая этика – чуть приподнявшаяся над отчаянием, хотя и не питающая никакой надежды, ибо в истинном отчаянии отсутствует какое бы то ни было размышление. Здесь все еще царит Фатальность, но она, по крайней мере, подвергается осуждению.
Когда Вергилий, держащий в руке золотую ветвь и ведомый италийской Сивиллой,
[С золотой ветвью в руках вслед за Сивиллой в ад спускается Эней, герой «Энеиды» Вергилия, проводника Данте.
Сама Сивилла и ведет Энея через пещеру в царство мертвых.]
в свою очередь спускается в ад, тени – умершие страсти – оказываются размещенными уже по-другому. А именно по-римски – по политическому принципу. В соответствии с победоносным будущим,
[Упоминание о будущих победах связано с тем, что Эней встречает души не только уже умерших людей, но и предназначенных для еще не родившихся:
объясняет Энею его отец, Анхиз (см. последующие примечания).]
в соответствии со связью причин и следствий. Это уже не некая причуда, воздействующая извне и обусловленная интригами богов, но неумолимая детерминированность, в рамках которой надежда каждого существа оказывается выявленной и заранее уничтоженной.