Домашнее задание для доктора Камиллы Джонс
Неприятное происшествие
Мадлен Уилсон
Мы с мамой, папой и моей сестрой Джулией гостили у дедушки Карла и его новой жены Викки в ее домике на берегу озера Тапавинго в Миссури. Джулия была на девять лет старше меня. Она приехала на лето из Брауновского университета, который постепенно преображал ее, превращая мою замкнутую, милую старшую сестру в очень худого, серьезного, бегающего марафоны врача-инфекциониста.
Викки коллекционировала керамических собачек. Пока я надевала свой розовый цельный купальник с оборками на уровне моей еще не существовавшей в десятилетнем возрасте груди, на меня смотрели неподвижные глаза ши-тцу, пуделей и йоркширских терьеров. В спальне Викки пахло розами и ментолом. На тумбочке лежала всеми забытая открытая коробка побелевшей от времени вишни в шоколаде. За окном ветер яростно трепал музыкальную подвеску. Я первой босиком побежала вниз по склону холма навстречу пахнувшему рыбой липкому теплу, исходившему от зловонного озера.
Остальные все еще были в доме, переодеваясь для купания. Стоя на причале, я смотрела, как мой дедушка, бросая вызов своему возрасту, дерзко вел быстроходный катер, выглядевший его ровесником. Катер принадлежал первому мужу Викки, и я сомневалась, что им хоть раз пользовались с момента его смерти пять лет назад. Отплыв на достаточное расстояние от берега, дедушка вдруг стал изучать процесс управления старым судном; он то и дело бросал через плечо сердитые взгляды на его корму, пока его узловатые пятнистые руки бегали по переключателям.
– Спускайтесь, вода отличная! – крикнул он моим родителям и Джулии, которые осторожно шли по гравию, тщательно обходя колючую траву.
Сгнившие деревянные пляжные кабинки давно рухнули, съехав к воде и утащив за собой ловцов снов, декоративные фигурки уток, стулья из ивовых прутьев, кормушки для колибри и терракотовых черепах. Среди водорослей и ряски плавали смятые пивные банки.
Джулия начала кататься на водных лыжах первой. Грациозно присев на своих сильных ногах, она скользила по водной глади, а ее волосы неистово развевались на ветру в вихре брызг. Затем пришла моя очередь. Я была неплохой водной лыжницей, однако мне удалось встать на воду лишь со второй попытки, потому что дедушка не слишком-то хорошо управлял катером. Я ждала, когда он приплывет за мной, глядя, как лопасти древнего мотора вздымают воду подобно жутковатой шутихе. Они были похожи на зазубренные лепестки, кроваво-красные от ржавчины.
Сидя в катере и глядя на меня, мама улыбалась, а папа подбадривающе кивал. Джулия, запрокинув голову, глядела на солнце. Дедушка жестом показал мне, что все отлично, как вдруг катер, направленный в мою сторону, ускорился.
Дедушка страдал слабоумием. По правде говоря, я даже не была уверена, что он помнил мое имя. Понятия не имею, почему мама позволила ему управлять катером. Возможно, именно это – основная причина того, что ее до сих пор терзает чувство вины.
Он врезался в меня и прошел мимо. Удар в плечо был ощутимым, но не слишком сильным. Отпустив веревку, я с облегчением вынырнула. Именно тогда я увидела, что на меня несется винт подвесного мотора. Наматывая веревку, как макаронину, он казался мне клыкастой пастью какого-то монстра.
– Останови лодку! – услышала я крик.
Должно быть, это была моя мама, но ее голос был неузнаваем.
– Остановил! – рявкнул дедушка.
Но он ошибся, на самом деле он включил задний ход. Именно поэтому винт приближался ко мне.
Папа выкрикнул мое имя. Я увидела, как его лицо перекосило от ужаса, прежде чем он прыгнул с кормы лодки в воду между винтом и моим телом, пытаясь спасти мою жизнь ценой своей. Но он был слишком тяжелым, а я – слишком легкой. Я увидела папино тело под собой, и в то же мгновение меня притянуло к винту, начав дергать в разные стороны, пока веревка полностью не опутала мою талию. Когда папа вынырнул, было уже слишком поздно. Винт меня не задел, однако веревка несколько раз обмоталась вокруг моего тела, прижав меня к винту и катеру.
Моя голова была в шести дюймах под водой. Перегнувшись через корму катера, мама смотрела в воду. Я видела ее лицо перевернутым. Она кричала и указывала на меня пальцем. Я до сих пор не уверена, действительно ли у нее на лице было такое выражение, или же в этом искажении была виновата вода, сквозь которую я смотрела, однако со своим распахнутым подобно букве «о» ртом она напоминала несчастного, изображенного на картине Эдварда Мунка «Крик».
К тому моменту папа уже добрался до меня. Выплевывая воду, которой успел наглотаться, он вцепился в мой спасательный жилет. Моя сестра тоже была рядом. Ее распахнутые под водой глаза встретились с моими. В пробивавшихся сквозь мутную воду солнечных лучах ее размытый силуэт казался золотым.
Я ждала, что меня спасут. Мне было десять. Со мной были мои сообразительные и любящие мама, папа и сестра. Само собой, я надеялась, что меня спасут.
Насколько все плохо, я поняла лишь тогда, когда моя отчаявшаяся мама едва не оторвала мне руки, пытаясь вытащить меня из воды.
Спустя двенадцать лет, в день дедушкиных похорон, они с сестрой вспомнили об этом происшествии. Вытащив свой слуховой аппарат, папа пробормотал что-то о койотах и сломанной изгороди. Взяв пояс для инструментов в одну руку и молоток – в другую, он, ссутулившись, ушел то ли чинить что-то, то ли подальше от неприятного разговора.
Джулия сидела на кухне с диетической колой. Мне уже исполнилось двадцать два, и я пила днем вино в кругу своей семьи, потому что в тот момент это было уместно. Умер дедушка.
Джулия рассказывала мне по-деловому, бесстрастно, как именно ей удалось меня спасти:
– У папы никак не получалось тебя вытащить. Я предполагала, что он в итоге сможет тебя спасти. Но я каталась на водных лыжах первой, так что мое преимущество состояло в том, что на мне был спасательный жилет. Поэтому именно я сумела тебя освободить.
Джулия говорила официальным, врачебным тоном, но я знала, что она меня любит. Моя сестра не была безразличной, она просто привыкла быть отстраненной. Ей каждый день доводилось копаться в человеческих органах. Она сталкивалась со смертью постоянно.
– Когда мы тебя вытащили, я увидела, что тебя не разрубило винтом. – Сделав паузу, Джулия отхлебнула своей диетической колы. – Ну… это уже было хорошо. Я надеялась, что мозг твой тоже не поврежден.
– Он так никогда и не извинился, – тихо и напряженно сказала мама.
Готовясь к приходу приглашенных на похороны, она ползала по полу на четвереньках, собирая то, что не удалось вычистить пылесосом.
– Он так никогда и не извинился, – повторила она громче, явно желая получить ответ. – И никогда не предложил помочь с оплатой лечения.
– Да ладно тебе, мама, – сказала я. – Я прощаю дедушку. И тебе нужно поступить так же. Все в порядке.
– Вот, значит, что ты думаешь? – спросила мама. Она глядела на меня округлившимися глазами, сжав в пальцах клок рыжеватой собачьей шерсти. – Все в порядке, Мэдди? Правда? Но с тех пор ты уже никогда не была прежней!
Полагаю, она права. Я провела две минуты под водой, дрыгая ногами и колотя руками по воде, а затем еще четыре минуты без воздуха, болтаясь у кормы лодки, пока моей сестре не удалось наконец распутать намотавшуюся на винт веревку. Лишь тогда она сумела расстегнуть спасательный жилет и вытащить меня.
Там, внизу, что-то изменилось. Перед тем как я потеряла сознание, со мной произошла какая-то глубокая трансформация. В ту самую секунду, когда я утратила всякую надежду выжить, мой разум охватила безумная экстатическая необузданная эйфория, радость такой силы, что я была немедленно ею пленена; это чувство было настолько полным и пламенным, что я открыла рот и втянула в себя воду. То, что мне нечего бояться, стало для меня столь же очевидным, как два плюс два или что небо синее.
А затем меня спасли. Когда я очнулась на причале, мой розовый купальник с оборками был разодран в клочья. Я видела мучительные выражения на лицах своих родных и раскрытые рты полудюжины седовласых зевак в гавайских рубашках. Папа прекратил колотить меня в грудь. На его лице читалась смесь удивления и неверия. Завывали сирены. Я была голая и в шоке. Помню, что, пока меня тошнило целым озером воды, в моей голове вертелась странная мысль: я была свободна. Я ощущала на языке отвратительный вкус ила и мокрого песка и все равно могла думать лишь о том, что свободна.
Затем была больница с шептавшимися врачами и капельницами седативных препаратов, наполнявших меня до ужаса знакомым чувством блаженства, испытанным мною под водой. А затем пришел долгий сон под мерный шум медицинского оборудования. Я провела в реанимации шесть дней, пока из моих легких через трубку откачивали грязную воду озера Тапавинго.
Разумеется, моя мама была права. Я изменилась. Именно тогда моя эксцентричная бабушка стала проявлять ко мне такой интерес. Когда я поправилась, меня охватило желание вдохнуть в себя весь мир. Это желание было таким же отчаянным, как и то, что заставило меня сдаться и вдохнуть воду этого жалкого, вонючего озерца. Я хотела жить. Жить так, словно я сама изобрела этот мир и в нем было в десять раз больше смыслов, чем на самом деле. Я хотела ЖИТЬ с большой буквы.
Справедливости ради нужно признать, что после этого происшествия я действительно чувствовала себя непобедимой. Словно меня вычеркнули из какого-то космического гроссбуха, отпустив на свободу. Свобода. Свобода прыгать, летать сквозь огонь, рисковать, делать ошибки и безрассудно мчаться туда, откуда другие не возвращались.
Как же я хотела жить! Должна была! Жить и бегать в темноте. Именно это я и делала в кемпинге. Убегала под покровом ночи. Я должна была умчаться прочь. Если бы я этого не сделала, что бы случилось с Чарли?
Вот такие дела, Кэми Джей. Да, кстати. За мной гнались. И, возможно, я не упала.
