Прекрасны лица спящих

- Ой! Ты дома, оказывается... - заслышался за дверью знакомый голосок. Ну да, отправилась, поди, уточнять в прихожей время на больших часах и углядела Любины сапоги.

- Да, мама... Я слышу, - и чтобы предупредить: не надо, не заглядывай сейчас, добавила: - Я иду, иду!

- А я, глухая тетеря, сижу, радио включила, - и, давая понять: сигнал принят, не войду, мурча и напевая, (мать) удаляется на кухню.

"Ах ты, мамуля моя..." У Любы выступают слезы на глазах.

Потом она ест, а мать, подперев щеку кулачком, сообщает новости про

Тоську - что, дескать, спросят, то так и отвечает на уроках. Что простодушная. Не улавливает, где, когда и кому говорить правду. В раю живет.

- Это да, - соглашается Люба. - Не давайте святыни псам, не мечите бисер... ибо...

- Вот именно "ибо"! - подхватывает мать и, как закаленная в референтных группах честная шестидесятница, выдвигает поднятый к спору подбородок.

"А любишь ты, мама, Родину?" - хочется спросить Любе. Но она удерживается. Народ свят, государство - демоническая функция. Народу служить, государство - терпеть, а Родина - Серафим Саровский, Пушкин и.... ну хоть Ахматова пусть.

Конечно же, любит, как не любить!

- Ну, а еще что новенького? - Люба отодвигает пустую тарелку и придвигает компот.

- Это ты у м е н я спрашиваешь? - Люба не любит рассказывать про работу, щадит, а мать догадывается, что она щадит, но не всегда справляется с обидой. Медицина как жила, так и живет в ней благородным возвышающим над низкими истинами мифом. - Ну, пенсию вот вовремя получила... На базар

пойду! - с мелодичным, девчоночьим и радующимся всему на свете смешком этим.

- Курагу добавляла? - поднимает кружку с компотом Люба.

Мать молчит. Спроси, дескать, про погоду еще что-нибудь, раз уж разговорилась!

В прошлый раз, сжалившись над сенсорным голодом матери, она "поделилась", рассказала о санитаре Чупахине и капельку увлеклась, расхвасталась... И теперь мать, это ясно, как женщина, ожидает развития темы.

И вот она говорит, описывает неохотно внешность Чупахина, манеру вести себя, особенности, достоинства и недостатки. По возможности не искажая черт, с посильным для нее отстранением.

В конце концов лицо матери смягчается, ей и надо-то с гулькин нос, чтобы повеселеть, а потом они встречаются глазами и даже вместе хохочут под пустяковый какой-то повод. (Он, мол, Чупахин, как бы озирается постоянно, будто только что с лошади упал.)

- Как, ты говоришь, фамилия у него? Чепухин? Чепухов?

- Чепуховский! - продолжая улыбаться, подтверждает кивком Люба. - Я только думаю, мама, долго он у нас не продержится, уволится, думаю я.

- Это почему же? - слегка даже оскорбленно поджимает мать губы. - Ты же вот работаешь пятый год, и ничего... А он ведь мужчина какой-никакой!

- Потому и уволится, что мужчина. Я вот поднаскребу на лицензию... - и спохватывается. Нет, не потому, что чуть было не выбалтывает до времени заповедную идею, а потому, что если сейчас не встанет и не уйдет сию же минуту в душ, то прямо тут, на кухонном неудобном диванчике, и уснет, пожалуй...

* * *

Ну же, идем! Мы с тобой

будем колосья есть по пути,

спать на зеленой траве.

Года четыре назад у Толи Стрюцкова распалась семья. С дочерью он встречался, но трудно, с преодолением всяких тяжких и унизительных обстоятельств, а в родной деревне ему подобрали "хорошую девку", слегка засидевшуюся, но пришедшуюся Толе по душе.

Закончив столичный фармацевтический институт, в Придольске она получила в заведование аптеку, а к ней, так совпало и подвезло, отдельную однокомнатную квартиру. Свою после размена комнату в коммуналке Толя сдал знакомой студенческой семье, сменил через пару лет шестую модель "жигулей" на девятую, как-то обтерпелся, оклемался, и жить стало ничего, он, во всяком случае, не жалуется.

- А этот подполковник, - поверял он Чупахину обиду под настроение, ну-у, с которым бывшая-то теперь моя, он на моих же глазах и пригласил ее на танго.

Ну-у, Новый год. Компания, танцы-манцы, и он встает и приглашает на танец. Он пожарник какой-то, большой чин...

И теперь вот "бывшая" из раза в раз спрашивает Толю: а зачем их подрастающей дочери два отца?

И тут Толя вымученно улыбался Чупахину, вскидывал и опускал белесые ресницы. Ничего, дескать, не слабо выражено, да?!

Сам, и вполне сознающе, грешный человек, этот Толя Стрюцков и "в поле" с особенно похмельными мужиками старался вести себя по-человечески.

- Чтобы остановиться, - говорил им с пониманием дела, - вам необходимо мужество, а чтобы продолжать - отвага!

Даму свою, фельдшерицу, бросавшуюся с порога в крик и педагогическое увещевание - "Вы не знаете, когда "скорую" вызывают? Вы участкового не могли?.." и тому подобное, - Толя брал под локоток, отводил в сторонку и произносил фразу, которую в чайной непосвященным цитировали с особенным удовольствием:

- Ну раз уж приехали мадам, х...лишь?

И, педагог-педагогом, но и человек же, дама-фельдшер делала, что требовалось, подавив али оставив ухмыл в сурово-справедливом профиле.