Прекрасны лица спящих

Грех - "непопаданье" по-древнегречески, болезнь - овеществленье его. Дело за тем, чтобы помочь не "промахиваться", вывести на утраченную тропу в засасывающем болоте. Гиблое, унизительное для врача место - "скорая", отстойник институтских бездарей и алкашей, и единственное, куда в безработицу могла она устроиться по переезде, с таким, обновленным взглядом на дело, рисовалось в ином свете...

Открывалось поприще! Не "государство" и его холуйско-чиновничий садизм, не бедность и сулящая неотвратимость погибели экология, а зарываемый в землю талант, по недоразумению не употребляемый резерв - вот, ликовала Люба, настоящий выход. Достоинство, если угодно! Свобода воли.

И два-три года только тем она и тешилась, что учила, разъясняла и, как ни совестно это сознавать, "проповедовала". Делала и то, что положено по общеугодной программе, - анальгетики, спазмолитики, ЭКГ, перевязки, иной раз и посложней что-нибудь. Отвозила, куда деваться, в наглеющие от обнищания приемные покои. Однако заповедным, сердечным, оправдывающим существование было э т о. Попробую. Помогу! Хоть одного, двух, трех спасу по-настоящему.

"Бывает, - говорила на вызове, - или сначала трудно, а потом легко, либо наоборот - сперва легко и приятно, а потом плохо!"

- Ишь ить чё-о! - искренне ошарашивалась больная старушка. Гляди-кось... чё.

Говорила про потребительское отношение к корове, обращенной в травожующую фабрику, а как аукнется, дескать, по законам природы, так и откликнется. Из-за молока чуть не две трети ведущих заболеваний... Какой-нибудь молодухе толковала о вреде искусственного вскармливания, о "работе мышечной клетки", зашлаковке и проч. и проч. "Бывает или сначала трудно..." А попав полгода спустя по прежнему адресу, воз обнаруживала не только что на прежнем месте, а еще ниже по горе.

- Дык как же-ть, - вступала в мировоззренческую дискуссию умная старушка, - ниуж все округ таки глупые, а одна тока ты и ведашь про всё? Да и скуль и ем-то я его, творогу-то...

И просился, натурально, укол, на худой случай таблэтка, а еще так лучше бесплатный рецепт на хорошо лекарство, коли так. Раз уж Люба така добрая.

Молодуха и вовсе отводила посуровевший взгляд: "Вот, накаркали нам тогда..."

Ладно, делала Люба вывод, извлекая урок. Не следует метать бисер, абы метать. Нужно вглядываться, нужно выявлять слышащих... Но, попробовав в деле, испытывала еще больший стыд: выходило, сама же она и обрекала кого-то на выбраковку... Страждущих действительного выведения на тропу при "вглядываньи" оставалось меньше и меньше. А им, толчущимся в дверь (всё чаще - злая догадка), отворится рано или поздно и без Любы.

Они не готовы, думала она. Они не домучились еще до нежелания лжи.

Потом Люба все-таки уснула. Заглянувшая через полтора часа мать, полтора - после кухонного разговора, осторожно выключила бра, подняла упавший страницами вниз журнал "Иностранная литература" и на цыпочках, мельком лишь бросив взгляд на бледное лицо дочери, вышла из комнаты, бесшумно затворив за собою дверь.

"Эх ты, доченька, - вздохнула сама с собою, - доченька ты моя..."

* * *

Уж осени конец,

Но верит в будущие дни

Зеленый мандарин.

Говорить речей на "скорой" не умели. При случающихся похоронах, юбилеях и проводах на пенсию смена, стыдясь отказаться, неохотно сбрасывалась по сколько-нибудь, "виновница торжества" приносила из дому помидоры, салаты и свинину с вареной картошкой, замглавврача, поднявшись за сдвинутыми столами в чайной, предлагала выпить за "молодую пенсионерку" либо "юбиляршу", "от души" желала крепкого здоровья, а засим все молчком сидели и жевали, покуда не раздергивались поодиночке по вызовам.

Похоронная процедура проходила еще усеченнее.

Разумеется, вряд ли это было хуже, чем те же мероприятия с умелыми и даже искренними речами, - поразмышляв, пришел Чупахин к грустному выводу.

Прощаться здесь тоже было не в заводе. Большинство, закончив дежурство, исчезало по-английски, и лишь грудившиеся у диспетчерской "попутчики" (ждавшие вызова по пути) бросали, потом, ближе к дому, культурно и светски эдак: "Спасибо большое! До свидания...", - но это уж не своим, а тем, кто подвозил из новой смены.

Здоровались же радостно, не по одному, бывало, даже разу; мужчины крепким рукопожатием, с усмешливой готовностью "дружески подколоть".

Между тем Чупахину хотелось именно попрощаться: отчувствовать как-то это дело.

С кем? Толя Стрюцков нынче, в последнее дежурство Чупахина, отчего-то не вышел: топчан его пустовал, Варвару Силовну, покидавшую корабль последней, он еще успеет попросить "не поминать лихом" после смены, но с Машей Пыжиковой и Филиппычем момент следовало ловить с утра: из-за чехарды с вызовами случая после могло и не выпасть.

Машу он нечаянно перехватил в коридоре шагающей с вызывным квиточком в руке.

- Вот, - сказал он. - Здравствуйте и прощайте! Я уволился, ухожу. Простите, если что не так.

Озабоченная чем-то по обыкновению Маша подняла выщипанные насурмленные бровки.