Прекрасные сломанные вещи

Примерно тогда же, когда я ковыляла по больничной плитке, Сьюзан уселась на брайтонском пляже. Она стала глотать таблетки горстями – три горсти в общей сложности – прерываясь, чтобы запить их водкой. Закончив, она взяла пустую бутылку и наполовину закопала ее между камнями, чтобы ее не унесло в море и не разбило о берег. Аккуратно надев наушники, она пролистала песни в айподе и нашла «Abbey Road». Она слушала с закрытыми глазами и даже не плакала.

А потом, во время второго припева «Octopus’s Garden», она заснула.

После

Часть V

28

Я не думала, что вообще усну после ухода Джулии, но таблетки, боль и паника сделали свое дело, и я провалилась в забытье. Несколько раз я просыпалась, плохо понимая, что происходит. Мне казалось, что я слышу голоса… Потом я снова засыпала.

Сны приходили цветным хаосом: подсолнухи склоняют ко мне головы, загораживая солнце и сгибаясь на невероятно длинных стеблях. Пляшущие воздушные змеи с длинными хвостами веревками впиваются мне в руки. Сьюзан по ту сторону дороги, стоит спиной ко мне на железнодорожных путях, и светлые волосы развеваются на ветру. Тэрин, окруженная птичками-оригами, раскрашивает стены комнаты в зеленый. Галька на пляже каскадом осыпается у меня из-под ног. Лицо Рози у моего лица. Она говорит: «Кэдди, Кэдди?»

А потом реальность: рука на моем плече. Я открыла глаза: мир покачнулся и выпрямился.

– Кэдди.

Папин голос, непривычно нежный. Не вопрос, не просьба, не упрек. Просто мое имя.

Мой голос зазвучал надтреснуто и хрипло, словно я плакала во сне.

– Вы ее нашли?

– Да.

У него был уставший вид. Волосы растрепались, словно он ерошил их пальцами.

– Да, мы ее нашли.

Меня охватил ужас. Стало холодно, дыхание прервалось. Я хотела заговорить, но он успел первым.

– Мы нашли ее вовремя, – сказал он, склоняя голову и встречая мой взгляд с твердостью, от которой я смогла задышать. Сердце замедлило бег. – Все хорошо. Мы нашли ее вовремя.

* * *

Облегчение. Какое блеклое слово для такого всепоглощающего чувства. Я ощущала себя совсем пустой и в то ж время наполненной до краев. Конечно, я плакала, но, когда слезы высохли, я не знала, что делать с собой, и стала выпытывать у родителей детали. С непривычным терпением мама и папа отвечали на все мои вопросы, пока у меня не сложилась полная картина того, что случилось.

Папа, как и обещал, позвонил маме Рози, а потом Саре, которая вызвала полицию. Когда Сара повесила трубку, ей тут же позвонила мама Рози. Она передала ей пять слов – возможно, самых важных в жизни Рози: «Скажи им поискать на пляже».

Кому, как не Рози, было знать, что значил пляж для Сьюзан? Я вроде тоже знала, но мне не пришло в голову, что она захочет там умереть, – и я не могла отделаться от тошнотворного чувства, что все могло сложиться совсем по-другому. Если бы я не проснулась. Если бы не добралась до папы. Если бы не сказала ему позвонить Шелл. Если бы Шелл не разбудила Рози. Если бы не случилось хоть чего-то из этого, кто бы спас ее? Никто.

Мы нашли ее, сказал папа, и это была правда, но не полная.

Не было никакой слаженной цепи событий; из происшедшего ночью не получилось бы нарезать монтаж, где отважные герои сражаются со временем за жизнь Сьюзан. Всего-то пара удачных телефонных звонков да девочка, которая хорошо знает свою подругу.

Развязка оказалась самой обыденной. Я чувствовала, будто последние несколько месяцев меня несло бурным течением реки, потом я попала в водопад и внезапно очутилась на спокойной глади озера. Ни шума, ни движения, ни паники. Все было тихо. Я не знала, что мне делать.

Мне не разрешали видеться со Сьюзан, которую привезли в эту же больницу, но она была не в состоянии видеться ни с кем, кроме врачей и семьи. Конечно, я волновалась за нее, но волновалась как-то по-другому, не так, как раньше. Теперь я хотя бы знала, что она в надежных руках. Самое тяжелое было позади, и теперь станет лучше. И я приняла в этом какое-то участие. Я спасла ее – мне было так страшно, что я ее потеряю. Я чувствовала не только облегчение, но и гордость.

Через четыре дня после падения меня выписали с гипсом на руке и ноге и швами на лице.

– Может, останутся шрамы, – сказал доктор. – Пока сложно сказать.

Я втайне надеялась, что так и будет.

Мне казалось, что тонкий шрам вдоль линии волос, между скулой и ухом, – это сувенир, который я заслужила.

Даже когда я вернулась домой и успокоилась, про Сьюзан мне сообщали только в самых общих словах. Я знала, что ее привезли в больницу почти сразу, как она наглоталась таблеток, и ее организм не сильно пострадал. Что же до ее душевного состояния, то его так просто не оценишь приборами и не вылечишь капельницами. Это вызывало больше всего беспокойства.

– У нее был срыв? – спросила я маму.

– Этот термин мы больше не употребляем, – сказала она.

Видимо, и правда срыв.