Прекрасный дом

Вождь угрожающе поднял свой жезл, и тогда с плоской вершины холма донеслись первые звуки боевой песни. Грозно звучала она с холма; теперь вступили басы, вторя мелодии, как гремящие удары барабана. Это была новая песня о чем-то не названном, о чем-то огромном, простиравшемся от земли до самого неба, подобном чудовищному змею, который пожирает принадлежащих белым овец.

Байи купа, йа банйава;
Байи донса амаланга мабили, мтату;
Байи нкума нго месе!

(Они поставили ловушки и поймали его; они полосовали его день за днем; они резали его ножами на куски! Но он взмывал ввысь, как вдохновенье, как бессмертье. Он поднялся из волшебного пруда, все вокруг обжигая и воспламеняя всю землю.)

Это была песня о зулусской армии, об импи. Судья и полицейские обернулись и увидели, как с холма к лавке стремительным потоком хлынули юноши Ндабулы; потом они разделились и устремились в обход магазина к месту сборища. Белые не разобрали слов песни, но в этом и не было нужды. Одного тона было достаточно. Юноши шли вперед, покачивая своими гибкими коричневыми телами. Некоторые из них остановились позади отряда Хемпа, единым движением воткнув в землю длинные заостренные палки.

— Ии! — грозно кричали они, вскидывая вверх перья, украшавшие их головы. Следующие ряды образовали круг и остановились перед вождем и судьей. Ндабула важно вышел вперед; он махал руками, бранился и брызгал слюной. Юноши перестали петь.

— Что это такое, дети псов? Почему вы не приветствуете правительство? — крикнул Ндабула.

— Почему мы должны его приветствовать? — зашумели кругом. — Это не наше правительство.

— Садитесь! Садитесь и успокойтесь!

Они швырнули свои щиты на землю почти у ног судьи и полицейских и уселись самым непочтительным образом. Те, на ком были головные уборы, и не подумали их снять. Окаймленное бакенбардами лицо мистера Хемпа стало серым, и здоровые, загорелые физиономии теснившихся вокруг него полицейских тоже побледнели.

— Я пришел к вам как ваш друг и отец, — начал снова Хемп. — Вы проявили неуважение к правительству, но это объясняется вашей молодостью и неопытностью; вы еще не стали взрослыми, не набрались ума-разума и мужества. Поэтому вы не поняли, о чем я приехал говорить с вашим вождем и старейшинами. Подушный налог…

— Ха! Мы поняли. Мы платить не будем!

Хемп поднял руку, призывая к молчанию. Но толпа вскочила на ноги, потрясая щитами и палицами.

— Молчи! Не видать вам наших денег, — ревели они, подступая к нему.

— Плюем мы на правительство! — звонко выкрикнул один из юношей.

Услышав это дерзкое оскорбление, Хемп не поверил своим ушам и повернулся к полицейским. Они уже поднимали карабины и расстегивали подсумки с патронами.

— Спокойно, ребята, опустить оружие, — скомандовал сержант.

Горящими, подозрительными взглядами следили зулусы за каждым жестом, каждым движением непрошеных гостей и с удовлетворением увидели, что полицейские опустили свои карабины. Они отхлынули назад и снова приблизились, испуская безумные, дикие вопли, в которых звучали неповиновение и гордость. Иные подпрыгивали на несколько футов и с глухим шумом падали на колени. Белые смотрели на все это застывшими глазами и облизывали пересохшие губы. Кругом бушевал вихрь черных рук и ног, белых и красных щитов из воловьих шкур, украшенных разноцветными лентами, палок с кисточками, обитых медными гвоздями. Белые ждали только одного: когда блеснет в лучах солнца лезвие ассагая. У зулусов не было в руках оружия для убийства, воины еще не прошли обряд заговоров, но разве можно было поручиться, что в такую минуту, когда кровь кипит в жилах, они поодиночке или даже группами не побегут за смертоносными копьями? Они начали танцевать, раскачиваясь и отбивая такт ногами в пугающем согласии — сотни людей тесными рядами двигались как один человек.

Птицы поют, пели они. Птицы не спят. О чем поют птицы? Они велят людям сбросить цепи. Они говорят, что этот день близок.

Ндабула и его старейшины, воспользовавшись танцем, постарались оттеснить юных храбрецов подальше от судьи. Белые вздохнули свободнее. Вождь вернулся и встал рядом с Хемпом, свирепо нахмурившись. Глаз его почти не было видно, а короткий крючковатый нос блестел от пота и грязи.

— Больше ничего нельзя сделать, — сказал он. — Они будут танцевать до захода солнца.

— Хорош танец! Какой же ты вождь, если даже эти мальчишки не уважают тебя?

— Скажи правительству, что оно разоряет нас. Оно уничтожает наших вождей и целые семьи. Оно прижимает Нас так, что наши ребра трещат. Молодые люди работают ради денег, а вы забираете у них эти деньги. Они не уважают ни вас, ни нас, потому что мы посылаем их работать. Молодой человек, не почитающий своего отца и свою мать, проклят. Скажи правительству, что они обрекают весь наш народ на проклятье. Скажи им, Мэтью!

— Ты поплатишься за это, Ндабула.

— Какое это имеет значение? Мы все страдаем.

Танцующие услышали последние слова судьи.

— Хо! Они заставят нас поплатиться за это! Бери нас! Хватай нас! Стреляй в нас!