Прекрасный дом

Издевки и насмешки слились в нарастающий вопль. То подступая, то столь же внезапно отступая, зулусы вносили смятение в ряды врага старым как мир способом. Нервы полицейских сдавали. Один выстрел — и весь отряд Хемпа будет растерзан.

— Вели полицейским опустить оружие, — крикнул Ндабула сержанту.

— Идите… Берите наши деньги… Сдирайте с нас шкуру… Грабьте нас, разбойники… Дерите с нас шкуру, пока мы не пролили вашу кровь.

Сквозь весь этот гул до ушей белых представителей власти доносились обрывки проклятий. За спиной судьи молодые воины издали боевой клич, от которого кровь стыла в жилах. Наиболее возбужденные вырвались вперед и начали свирепый гийя, военный танец, призывающий к смерти и победе. Ндабула понял, чт сейчас произойдет, и вместе со старейшинами бросился им навстречу. Старики изо всех сил стали колотить палками молодых воинов. Кровь сочилась из ран. Ударить вождя или старейшину было невозможно, поэтому ряды молодых дрогнули и отступили. Ндабула образовал широкую брешь в их кольце.

— Индаба окончена, — сказал он Хемпу. — Пусть светит тебе солнце на твоем обратном пути.

С высоко поднятой головой судья прошел по узкому коридору, образованному старейшинами. За ним, сохраняя образцовый порядок, двинулись полицейские. Зулусы смотрели, как они удаляются: квадратная спина и черная шляпа Мэтью Хемпа над высоким сиденьем коляски, блестящие на солнце хвосты лошадей, карабины, свисающие с седел. Люди запели:

Байи купа, йа банйава…
За конда изве лонке, ла вута!
И пусть земля будет в пламени.

Все это произошло несколько дней назад, и всем были известны не только подлинные события, но и присочиненные подвиги, рассказов о которых хватало на полвечера у костра. Кто-то сказал, что Ндабула обратился к судье с вопросом: «Послушай, Мэтью, чем это воняет? Не наложил ли ты в штаны?» Другой рассказывал, что полицейские плакали кровавыми слезами — слезы у них были красного цвета. Люди ждали, что огонь и меч обрушатся на бассейн Тугела. Но дни шли за днями, и высланные на разведку дозорные не замечали никакого движения. Коломбу стала ясна обстановка. Юноши оказали открытое неповиновение Хемпу. Но это был не первый случай. Неповиновение проявлялось и в других местах — в Краю Железа, в Умвоти, в поясе сахарного тростника. Не раз судей оскорбляли, и они вынуждены были возвращаться домой с пустыми руками. Подушный налог нигде не выплачивался полностью. Четыре или пять тысяч фунтов золотом, завязанные и опечатанные в небольших холщовых мешках, — вот и все, что правительству до сих пор удалось выколотить. Однако даже за это правительство тяжко поплатилось. Оно дало людям то, что на их языке называлось убудода — мужество. Зулус чувствовал себя в эти дни сильнее, чище. Ему легче дышалось, воздух свободнее проникал в его легкие, и сердце его ширилось. Хорошо чувствовать себя снова человеком, и если суждено умереть, то и смерть уже не так горька. Покамест не хватало полицейских, чтобы расправиться с непокорными племенами. Некоторые говорили: «Хорошая штука этот подушный налог. Сразу все прояснил». Напоминая человека, который, задавшись целью найти крепкую палку для топорища, отбрасывает в сторону гнилье, правительство продолжало созывать индабы.

Коломб, как и многие другие, ждал и наблюдал. До зимы, до того, как снимут урожай, ничего не произойдет, думал он; значит, еще пять месяцев. Люси ночью побывала в Конистоне и узнала там все новости. Стоя на кучах шлака, далеко от освещенных газом станционных платформ, она говорила с пассажирами кафрского почтового поезда. Ее племя, люди Мвели, были созваны на индабу. В Энонском лесу утверждали, что вождь Мвели готов уплатить налог. Этого и следовало ожидать. Он заплатит и прикажет непокорным христианам, чтобы они тоже платили, поэтому правительство выступит против них, на его защиту.

— Что будут делать христиане? — спросил Коломб.

Он ждал ответа, но она сидела, опустив свои кроткие глаза в землю. Он подумал об ее отце Мьонго, о проповеднике Давиде и о Мейм, живущей в ужасной жестяной хибарке, о Розе Сарона, о ее братьях и сестрах.

— Что может сделать один человек? — сказал он тихо, и она бросила на него быстрый взгляд; он лежал растянувшись, в небрежной позе, на траве среди деревьев, через листву которых на него падали горячие лучи солнца. У нее не было времени чинить его одежду, а у него не было времени построить хижину. Сначала у них будет одна маленькая хижина из блестящей новой соломы, спрятанная глубоко в кустарнике. На берегу ручья она разобьет сад, а Исайя вспашет его весной, но не тогда, когда Плеяды зовут пахаря, как говорят старики, а в надлежащий день, указанный в календаре. Она родит ему сыновей, которые продолжат его работу, когда он устанет, ибо путь долог и женщина сердцем знает то, в чем мужчина часто не хочет признаться.