Прекрасный яд

— Мне приснился кошмар. — Боже, я чувствую себя таким ребенком. Но этот кошмар казался таким реальным.

Однако, вместо того, чтобы смотреть на меня как на сумасшедшую, он смотрит на меня с беспокойством, словно просто хочет убедиться, что со мной все в порядке.

Я слегка отстраняюсь и снова смотрю на него. В его глазах пляшут льдинки.

— Подожди, какого черта ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

Эзра просто улыбается.

— Я был занят.

— Посреди ночи? — Я в замешательстве, и кажется, что ничего из того, что говорит этот мужчина, не имеет смысла.

— Да, птичка, — его губы так близко к моим, что я чувствую запах мяты в его дыхании. — У тебя с этим проблемы?

Я качаю головой. У меня действительно с этим проблема. Большая, блять, проблема, потому что находиться на кладбище посреди морозной ночи — чертовски жутко. Однако я нахожусь на кладбище посреди морозной ночи, так что вряд ли могу сейчас что-то сказать.

Его губы растягиваются в ухмылке.

— Тебе холодно.

Я смотрю вниз, понимая, что мои руки крепко обхватывают тело. Я даже не осознавала, что мне холодно. Однако поняла одно: горячий взгляд Эзры оторвался от моего лица и уставился прямо на соски. Чувствительные бутоны, твердые и напряженные под моей ночной рубашкой, как маленькие пули.

Я внезапно осознаю все, что чувствую: прохладный ветер на руках, мурашки, покрывающие бледную кожу, и скользкое ощущение между бедер, когда Эзра проводит языком по своим острым зубам.

— Пойдем, ты здесь замерзнешь.

Он берет меня за руку и тянет в дальний конец кладбища.

Мы подходим к мавзолею, серый камень которого начинает трескаться, а в трещинах переплетаются глубокие зеленые лозы. Мраморные стены кажутся серебряными, подсвеченными лунным светом. Это красивое, но излишне сложное архитектурное произведение. Я не удивлена, увидев его здесь.

Эзра затаскивает меня в гробницу, закрывая за собой жесткую дверь. Облегчение оттого, что я укрыта от ветра, мгновенно охватывает меня. Мое дыхание начинает выравниваться, и я медленно прихожу в себя и успокаиваюсь. Что за черт! Это действительно была не я.

В центре мавзолея находится большая каменная усыпальница. Я изучаю табличку на поверхности.

— Хосе Сильваро?

— Мой дедушка. — Отвечает Эзра. — Он всегда был претенциозным мудаком, никак не мог довольствоваться обычным надгробием, как все остальные. У него должен был быть свой гребаный склеп.

Я смеюсь: судя по тону Эзры, между ним и его дедом, похоже, не было особой любви.

Я оглядела маленькую комнату. По стенам были расставлены подсвечники, но выглядели они так, будто ими давно не пользовались. Паутина украшала каждый угол, а запах сырости и гнили был довольно прогорклым и слишком сильным.

Повернувшись к Эзре, желтый лунный свет ласкал его лицо, и он выглядел еще красивее, чем при дневном свете. Свечение сквозь трещину в стене только подчеркивает его острый подбородок и щетину.

Внезапно он начинает приближаться ко мне, в моей голове начинают звенеть тревожные колокольчики, но страх — последнее, что я чувствую сейчас.

Глава 20

Эзра

Она смотрит на меня с вызовом, который заставляет мои пальцы дернуться, чтобы обхватить ее горло.

Ее глаза блестят в темноте, как драгоценные изумруды, и эти губы, чертовски мягкие, влажные губы. Блять, я твердый.

Я хочу причинить ей боль, сломать ее, заставить истекать кровью. Желание заставить ее кричать до тех пор, пока у нее не пересохнет горло, — самое ошеломляющее чувство, которое я когда-либо испытывал за всю свою жизнь.

Она стоит неподвижно, прислонившись спиной к склепу моего деда, пока я приближаюсь к ней. Ее рот теперь в нескольких дюймах от моего. Сладкий привкус вишни в ее дыхании обволакивает мои губы. Я не могу удержаться и провожу по ним языком, чтобы попробовать ее на вкус.

Я хотел трахнуть ее с той секунды, как она врезалась мне в грудь, убегая от собственных кошмаров посреди леса. Леса, через который я сейчас шел после того, как избавился от тела Закери, как можно дальше от Найтчерч.

Я бросаю взгляд на Беннетт. Ее соски твердые, натягивают ткань голубой ночной рубашки. Блять, какая сексуальная тряпка.

Я протягиваю руку и дергаю за оба маленьких кусочка бретелек, удерживающих платье, и смотрю, как они лопаются в моих руках, обнажая ее сиськи. Я беру в руку правую и сильно сжимаю, когда она откидывается назад, и с ее губ срывается стон.

Наклонившись, я беру сосок другой груди и втягиваю его в рот, обводя языком.

Когда я встаю и встречаюсь с ней взглядом, то вижу, как в ее глазах вспыхивает жар, как тогда, в конюшне.

Подняв ее, обхватив руками за бедра, я усаживаю ее на крышу склепа, прямо над тем местом, где гниет мой гребаный кусок дерьма — дед.

Я не чувствую угрызений совести; ублюдок мертв, и скатертью дорога. Теперь он может смотреть, как я трахаю свою девушку на его могиле.

Он думал, что при жизни был могущественным, что никто не мог остановить его террор, а теперь он бессилен что-либо сделать.