Прелесть

Он покинул стоянку, вышел на дорогу, застыл на миг в задумчивости. Где же он был, тот лагерь, в котором требовался инженер-ракетчик? Или тот, где искали химика, поскольку тамошние ребята возились с горючим? Где, думал он, найти подъемщика? И умелого широкопрофильного телепата?

Да, задумка поверхностная и не отличается грандиозным масштабом. Ничего особенного. Но это лишь самое начало.

— Дайте мне десять лет, — сказал он вслух. — Больше ничего не прошу.

Но даже если ему осталось лишь два года, все равно надо начинать.

Ведь если он начнет, найдется еще один, кто продолжит. Кому-то надо начинать. Кому-то вроде него, способному изучать этот неоплеменной мир объективно, в свете исторического прошлого. «А таких, как я, немного осталось», — подумал он.

Уговорить их, конечно, будет непросто, но он твердо знает, что делать.

Эмби зашагал по дороге, насвистывая под нос.

Ничего особенного, но как же здорово реализовать этот замысел! Ведь тогда любой лагерь готов будет вынюхивать, выискивать, обманывать, обкрадывать, лишь бы заполучить плоды трудов Эмби.

Он знал, что это единственный способ вбить людям в голову хоть малую толику здравого смысла, чтобы они осознали свои возможности, чтобы задумались о применении других необычных талантов, которые расцвели на руинах прежнего общества.

Но где же был тот лагерь, в котором требовался инженер-ракетчик?

Где-то на этой дороге. На извилистой одинокой дороге, которая вдруг перестала быть одинокой.

Совсем немного надо пройти. Сотню миль, максимум две. Или больше?

Он резво шагал вперед. Прикидывал, куда идти, но безрезультатно. Столько дней миновало, столько лагерей осталось за спиной. «Надо вспомнить какой-нибудь ориентир, — думал он, — ведь я неплохо подмечаю ориентиры».

Но ориентиров тоже было слишком много.

12

Он брел по дороге, заходил в лагеря, выслушивал одинаковые ответы, и те сливались в монотонный гул:

— Ракеты? Ну их к черту! Это кому же в голову взбредет шутки шутить с ракетами?

Он и сам уже подумывал: может, его и не было, того лагеря, где требовался инженер-ракетчик? Это кому же в голову взбредет шутки шутить с ракетами? Какая от них польза?

Ему предшествовала молва — наверное, стараниями телепата или радио (не в последнюю очередь сарафанного), — и он обнаружил, что превратился в легенду. Его ждали, его встречали и произносили стандартное приветствие, со временем ставшее общеизвестной шуткой: «Не вы ли тот джентльмен, что ищет ракеты?»

Благодаря этой шутке, благодаря своему легендарному статусу Эмби стал одним из них, но даже став одним из них, держался особняком и видел то величие, которого не видели они сами, — величие, на которое им необходимо было открыть глаза. Чтобы они осознали это величие, мало было простых слов, ничтожно мало было самых оглушительных проповедей.

Он гостил на вечерних сборищах коммун, спал в трейлерах, где имелась лишняя койка, помогал по мелочам, прислушивался к сплетням и байкам — и в свою очередь сеял сплетни. Временами снова чувствовал ту своеобразную инаковость, но теперь понимал, в чем дело, и не пугался. А бывало, смотрел на окружающих и знал, от кого эта инаковость исходит.

Перед сном, лежа на койке, он много об этом думал и наконец все понял.

У человека всегда, еще с пещерных времен, имелись эти способности, но тогда — да и сейчас — человек не осознавал и не развивал их. Он пошел другой дорогой, дорогой не разума, но грубой силы, и выстроил замечательную, восхитительно хитроумную механистическую культуру, собственными руками и неустанным тяжелым трудом создал сложнейшие машины, чтобы те выполняли работу, которую человек способен был выполнять одной лишь силой мысли — стоило только захотеть! Но человек не захотел, он спрятал силы разума за пеленой витиеватого пустословия, а в погоне за интеллектуальным статусом осмеял все то, к чему стремился.

Произошедшее, говорил себе Эмби, не было случайностью, капризом судьбы человечества; нет, произошедшее было предначертано и незыблемо, словно восходы и закаты. Человек лишь вернулся на тропу, по которой ему следовало идти с самого начала. Проблуждав многие века в дремучей чащобе, человечество вновь ступило на верный путь. Даже не будь децентрализации с последующим сносом прежней культуры, рано или поздно человечество все равно вернулось бы на этот путь, ибо в технологическом мире непременно наступил бы переломный момент, момент упадка и разрушения, пик развития машин, ведь должна же существовать точка предельной сложности — и у машин, и у живых существ.

Да, в какой-то степени децентрализация принесла свою пользу, ускорила процесс — быть может, на тысячу лет, — но только и всего.