Прелесть

Он оказался крупнее — или так только казалось? — словно вынужден был стиснуть свои размеры, вписываясь в человеческие стандарты. И все-таки Мэдисон был гуманоидом, его похожее на маску смерти лицо почти не изменилось, лишь приобрело зеленоватый оттенок.

Кувалда громыхнула о пол и заскакала по стальной поверхности балкона, а существо, бывшее Мэдисоном, склонилось вперед с уверенностью чужака. Из Харви излился ураган ярости и отцовского гнева, а Харрингтон был нашкодившим и заслужившим наказание ребенком. Наказанием же служила смерть, ибо ни один непослушный ребенок не имеет права мешать выполнению великого и святого долга. И, стоя в потоке ураганного бешенства, от которого заколебался разум, Харрингтон ощутил неразрывное единство между машиной и чужаком, словно те двигались и думали в унисон.

Раздался рычащий, кашляющий звук ярости, и Харрингтон вдруг обнаружил, что близится к чужой твари, растопырив пальцы и напрягая мускулы, чтобы схватить и разодрать на куски врага, вынырнувшего из окружающей пещеру тьмы. Он двигался вперед, прочно упираясь в землю полусогнутыми ногами, а в сознании гнездился глубинный страх — ужасный, приводящий в трепет страх, который и толкал его вперед. Но превыше страха была уверенность в силе, таящейся в его зверином теле.

На мгновение Харрингтона повергло в ужас сознание, что рычание и кашель исходят от него самого, а с его клыков каплет пена ярости битвы. Но потом ужас отступил, ибо теперь он наверняка знал, кто он такой, и все его прочие, пережитые и возможные личности отступили и растворились в его звериной сущности и неудержимом стремлении убивать.

Его руки дотянулись до чуждой плоти, схватили и начали раздирать ее в клочья, срывать ее с костей, и в диком, бешеном хаосе убийства он почти не чувствовал и не замечал, как его полосуют чужие когти и бьет чужой клюв.

Где-то раздался крик, пронзительный вопль чьего-то чужого страдания и боли, и все было кончено.

Харрингтон склонился над лежащим на полу телом и сам удивился урчанию, по-прежнему клокотавшему в горле.

Он выпрямился, поднял руки и при этом тусклом свете разглядел, что они испачканы липким алым, а доносившиеся из колодца вопли Харви постепенно угасали затихающим стоном.

Харрингтон склонился над перилами и заглянул в колодец — из каждой щели, из каждого стыка Харви изливалась в колодец какая-то темная волокнистая субстанция, словно жизнь и разум истекали из Харви на землю.

А еще откуда-то доносился голос (голос ли?): «Дурак! Взгляни на дело рук своих! Что станется с тобой теперь?»

— Справимся как-нибудь, — сказал Харрингтон — не последний джентльмен, но уже и не пещерный человек.

На одной руке у него был глубокий порез, из которого сочилась кровь, пропитывая ткань разодранного рукава пальто, одна половина лица была мокрой и липкой, но в остальном все было в порядке.

«Мы так долго вели вас по пути истинному, — сказал умирающий голос, ставший теперь слабым и далеким. — Мы вели вас по нему столько веков…»

«Да, — подумал Харрингтон. — Да, друг мой, вы правы. Некогда это был Дельфийский оракул, но сколько еще было эпох до того? Вы делали это с умом. Прежде — оракул, теперь — аналитический компьютер. А что в промежутке — монастырь? дворец? счетная палата?»

Хотя, наверно, вовсе не обязательно заниматься этим непрерывно. Достаточно вмешательства в каких-то критических точках.

И какова же была истинная цель этой деятельности? Направить запинающиеся шаги человечества, заставить людей мыслить так, как нужно чужим? Или приспособить человечество к нуждам этой инопланетной расы? А как выглядела бы культура человечества, если бы обошлось без вмешательства?

А сам он, гадал Харрингтон, не послужил ли он простой ширмой? Не он ли тот человек, в чей удел входило написать последний вердикт человечества после столетий формовки? Конечно, не своими словами, а словами этих двоих — того, в колодце, и этого, на балконе. Но двое ли их было? Быть может, только один? Или они были единым целым — каждый был лишь продолжением другого? Ибо когда умер Мэдисон, скончался и Харви.

— Твоя беда, дружок, — сказал Харрингтон лежавшему на полу существу, — что ты и сам во многом напоминал человека. Ты был слишком самоуверен и потому совершал ошибки.

А самой большой ошибкой была та, что они позволили ему в одной из ранних книг описать неандертальца.

Он медленно пошел к двери и на мгновение задержался у порога, чтобы оглянуться на громоздящееся на полу скорченное тело. Его найдут через час-другой и вначале, вероятно, подумают, что это Мэдисон; потом заметят изменения и поймут, что это не Мэдисон. И все будут весьма озадачены, особенно тем, что сам Мэдисон исчез. А еще будут гадать, что случилось с Харви, ведь тот больше не заработает. И найдут кувалду!

«Кувалда! Боже милосердный, я едва не забыл кувалду!»