Прелести Лиры (сборник)

Луна,

  в тишине омывшись,

    на плечо ночи склонилась,

холодной улыбкой сжигая сон,

  обнимая мысли крылатой тенью.

Звон тоски,

  как взмах глухой,

    над ложью тускнеющих дней

возрождает во мне

  седой путь

    к беззвучным краскам воспоминаний

      соленой росой.

И я,

  играя адажио растраченных лет,

в усталых улицах века

  на лодке бумажной

    в поиске Человека

в тайну ночных высот плыву,

  призрачные сомнения храня.

В усталых улицах века

  там, где разум заблудился,

    напрасно в поиск стремился…

Все пусто.

  Нет

    ни весны,

      ни утра,

       ни рая.

Только слова,

  тени сна.

    Время потеряло меня.

Над ложью бесплодных ночей

  на лодке бумажной

    руками возвращения

      бужу Солнце

и

  на холсте Памяти

    рисую повторный день,

и бесшумно

  в нежный путь стремлюсь я,

    прозрачные сны храня [1] .

Так говорил Ахура, мой славный друг, поэт.

7

Если бы я не описывал жизненную историю, а сочинял бы, скажем, реалистический роман, подражающий жизни, я бы непременно придумал что-нибудь такое, чтобы моему герою и на работе жилось не слишком сладко. Я бы обязательно усложнил ему жизнь. Я бы сужал и сужал круг, неумолимо сокращал жизненное пространство, загоняя героя в логово одиночества. Я бы заставил его завыть серым волком. В таком повороте сюжета присутствует логика жизни.

А тут и придумывать ничего не надо: я прихожу на работу, в издательство, а мне говорят:

«Ты свободен!

Как птица в полёте!

Можешь выть волком».

Иными словами, я уволен. По собственному желанию, разумеется. Как вариант директор, ас своего дела, предлагает мне «бессрочный неоплачиваемый отпуск». Подчёркивает свою заинтересованность во мне, бесценном специалисте, который временно оказался никому не нужен. Но я всегда предпочитаю определённость: уволен так уволен. Мировой финансовый кризис подкосил и наше книжное издательство «А 4», которое позволяло себе издавать нечто не совсем коммерческое – стихи мечтателя Ахура, например, или монографии и учебники Доброхотова, а также прочую «нетленку».

Вопрос продавать или не продавать машину отпал сам собой: я не мог позволить себе роскошь содержать машину, нигде не работая. А кушать хотелось. Пищу для тела бренного тоже никто не отменял.

Покупатель подвернулся сам собой. Им оказался человек весьма достойный, уверенный в моей аккуратности и добропорядочности, а именно: Александр Бонифатьевич. Не обманет. Не предаст. Не обжулит. Заставил, правда, сбросить несколько сотен с первоначальной цены – так ведь рынок и кризис не он выдумал. Почтенный человек.

И я в полной мере ощутил на своей шкуре силу парадокса: только лишившись работы, перестав зарабатывать деньги, я в кои-то веки разжился златом, держал в руках своих кругленькую сумму в несколько тысяч долларов. Говорят (сошлюсь, в частности, на всеведущего Александра Бонифатьевича), всего несколько еврейских, глубоко религиозных, семей в Америке контролируют печатный станок, который и штампует доллар. Я не испытывал к ним ни зависти, ни классовой или какой-либо иной ненависти; напротив, я был почти счастлив, и даже благодарен тем семьям, и даже восхищён их семейным инстинктом. Я был готов послать им телеграмму: мол, ваши условные единицы принесли мне, лично мне, Олегу Ивановичу такому-то, несколько безусловно счастливых минут. Печатайте и дальше, дай бог (нет, Бог) здоровья вашему печатному станку (бог с ним с нашим, с издательским). А также вам и вашим близким. Скорее всего, «Вам» и «Ваши» я везде писал бы с заглавной буквы. От щедрот душевных. С уважением.

Может, я не на то потратил жизнь? Может, стоило повнимательнее отнестись к баблу? Может, не той печатью меня промаркировали при рождении?

Всё это риторические вопросы, как сказал бы Александр Бонифатьевич. А уж он-то знает толк в этих «вечных» вопросах (см. его нетленные монографии – нетленку, как он, не чуждый самоиронии, любит выражаться).

Я купил сыну компьютер, какой-то навороченный ноутбук, купил себе угловой диван. У меня не было холодильника, телевизора и спального места. Я решил начать с углового дивана. Чтобы вечерами уютно волком выть в глухом углу?

Ещё часть денег я передал отцу: ему предстояла недешёвая операция по удалению катаракты. Неужели я, сын своего отца, к старости ещё и ослепну?

Меня это не пугает: я не очень верю в собственную старость.

8

– Понимаешь, папа… Всё-таки я остаюсь при своём мнении. Женятся они дураки. А если ты женился от большого ума, зачем-то родил сына, будь добр тащить свой крест до конца.