Прелюдия к убийству. Смерть в баре

Дискуссию в баре затеял слегка подогретый алкоголем Уочмен. Ему, похоже, удалось наконец преодолеть владевшее им мизантропическое настроение, и он сделался столь же доброжелательным и разговорчивым, каким мрачным и молчаливым был до этого. Короче говоря, он стал рассказывать случаи из адвокатской и судебной практики, а так как делал это очень хорошо, то через минуту или две посетители частного и общественного баров сосредоточили на нем все свое внимание. Более того, публика в «народном» баре в буквальном смысле сгрудилась у стойки лишь для того, чтобы лучше его слышать и видеть. И было из-за чего, поскольку он повествовал о наиболее известных уголовных процессах последнего времени, о странных преступниках и свидетелях и, наконец, о собственных особенно нашумевших делах, которые, как считалось, принесли ему звание королевского адвоката. Что интересно, имен своих подзащитных он не называл, лишь описывал их внешность и черты характера, показавшиеся ему особенно любопытными.

Себастьян обыкновенно говорил, что в лице его кузена театр лишился великого актера. Прав он был или нет, неизвестно, но Уочмен действительно обладал глубоким, хорошо поставленным голосом и отличной мимикой, и с его подачи герои рассказов превращались в реальных живых людей, а не становились плоскими картонными персонажами из комиксов. Под конец Люк рассказал, как один раз после вынесения вердикта, гласившего, что дом его подзащитного должен уйти с молотка, он на собственные средства выкупил хранившиеся в погребе три дюжины бутылок старого бренди, чтобы хоть немного «подсластить пилюлю» клиенту.

– Кстати, к вопросу о бренди «Курвуазье», – сказал Уочмен, как бы подводя итог. – Восемьдесят седьмой – самый удачный год для этого сорта.

– У моего кузена Брайони, – заметила сидевшая в отдалении у камина мисс Дарра, – был лучший винный погреб в графстве Клер. Разумеется, до того как на беднягу обрушились неприятности.

Уочмен в смущении на нее посмотрел.

– Что с вами, мистер Уочмен? – спокойным голосом осведомилась мисс Дарра. – Неужели вы меня не заметили?

– Тысячу извинений, леди, но боюсь, что не заметил.

– О каком бренди вы говорили, сэр? – спросил старый Абель.

Уочмен механически повторил: «Курвуазье восемьдесят седьмого», – после чего Абель сообщил, что у него самого в погребе стоят две или три бутылочки «Курвуазье» урожая этого года.

– Приобрел на распродаже выморочного имущества, когда стряпчий Пейн из Дидлстока приказал долго жить, – объяснил Абель. – Их оказалось в погребе с полдюжины, и мы с тамошним сквайром поделили добычу. Уже год, наверное, к ним не притрагивался…

К этому времени Уочмен выпил уже три «Требл Экстра», но казался совершенно трезвым, хотя, похоже, был совсем не прочь опьянеть. Неожиданно Пэриш впал в боевой раж и предложил Абелю держать пари на гинею относительно того, что бренди у него в погребе никак не может быть «Курвуазье’87».

Абель, решив доказать, что это именно «Курвуазье’87», взял свечу и отправился в погреб.

За время его отсутствия в помещении произошли некоторые перемены. Уилл Помрой перешел из общественного бара в частный, хотя и не проявлял большого интереса к рассказам Уочмена. Что касается мистера Леджа, то последний перебрался поближе к камину и, усевшись на стул с высокой спинкой, стал читать книгу о действиях Красной Армии в Северном Китае. Уочмен же подсел к Кьюбитту и затеял с ним спор относительно высшей меры наказания. В скором времени к дискуссии на эту тему присоединились Децима, Пэриш и мистер Нарк. Что интересно, Кьюбитт, Децима и Пэриш образовали одну сторону в споре, а Уочмен и мистер Нарк – другую.

– Это научная необходимость, – заявил мистер Нарк. – Страну необходимо основательно вычистить. Избавимся же от балласта и ненужного человеческого материала, говорю я. Кстати, Сталин тоже так думает.

– И Гитлер, если уж на то пошло, – усмехнувшись, сказал Кьюбитт. – Вы ведь имеете в виду массовые казни, не так ли?

– Даже массовые казни могут быть справедливыми и несправедливыми, – заявил мистер Нарк. – Справедливые – это когда казнит революционное правительство. Потому что остаться в живых должны только те, кто годен для революционного дела.

– Боже! О чем только он говорит! – воскликнул Кьюбитт. – Определенно это не по теме.

– Вот именно. Разговор, кажется, шел о применении высшей меры наказания в нашей стране, – напомнила Децима.

Во время спора девушка неоднократно апеллировала к Уочмену, но не напрямую, а как бы опосредованно. Он же сразу подхватывал разговор и вел его так, будто в баре никого, кроме него и Децимы, не было.

– Совершенно верно, – согласился с ней Уочмен. – Или вас, мой ученый друг, здесь что-то смущает?

– Лично я, – сказала Децима, вновь поворачиваясь к Кьюбитту, – считаю смертную казнь демонстрацией слабости.

– А я – ужасом и варварством, – бросил Кьюбитт.

– Действительно, – проворковала мисс Дарра со своего уютного места перед камином. – Вы правильно сказали, что это варварство. И до тех пор, пока мы будем отвечать на убийство убийством, душегубство будет продолжаться до скончания веков!