Преломление. Обречённые выжить

— Тем прекрасней, тем радостней встречи час, — повторял Грицацай шёпотом. И с какой-то непонятной горечью добавлял: — Много дней дует знойный сирокко…

— Тем прекрасней, тем радостней встречи час… — соглашались оказавшиеся рядом слушатели. — Караван твой в пустыне далёкой скоро уж войдёт в Большие Борщи, слезешь ты с верблюда и скажешь: «Здравствуй, Шурочка, здравствуй, милая! А вот и я, старшина первой статьи Грицко с американского тральщика ВТР-21. Принимай жениха. С тобой мои руки, с тобой мои глаза».

— Отстаньте! — отмахивался жених и шёл в своё машинное отделение, надевал тёплый с начёсом тельник, бушлат, а сверху ещё ватник и начинал упражняться, держась за колесо управления гребным двигателем.

Делал наклоны, полуразвороты, приседания. Приседал в общей сложности до тысячи раз, выгоняя вместе с потом лишние килограммы и повторяя с каждым приседом, как молитву: «Много дней дует знойный сирокко… Но он слёзы мои не осушит…» Иногда он проговаривал так всю песню, выучив её наизусть. Даже на переходе из Полярного в Росту или Мурманск — наши постоянные порты заходов — не прекращал приседать, стоя у работающего двигателя. Улыбка по-прежнему не сходила с его лица. Сердце учащённо билось, глаза сверкали в ожидании скорого боксёрского турнира. В итоге, сбросив лишние четыре килограмма, Грицко готов был выступить на турнире в первом полусреднем весе.

Тренировался он в кормовом трюме, где висела боксёрская груша, похожая на большую свиную сардельку. Нещадно колотя по ней, будущий победитель отрабатывал серию своих коронных ударов — от хука слева до прямого джеба и апперкота снизу.

Долго и упорно продвигаясь к цели, Грицко, к радости нашего экипажа, наконец стал победителем, выиграв кубок Северного флота, послав в нокаут своего соперника из ОВРа, у которого одолжил проигрыватель. Когда противники обнялись в знак признания честного боя, овровец шепнул на ухо: «Гони проигрыватель обратно…» Дефицитную технику Грицко вернул, но песня так запала в душу, что не нужны были ни проигрыватель, ни пластинка.

…Возвращайся, Кто бы ни встретился на пути, Мимо счастьяТак легко пройти!

— Как это можно пройти мимо такого счастья? — рассуждал Грицко. — Да ещё легко… Оно встретилось мне на пути? Встретилось.

И он вновь и вновь отрешённо, не моргая, смотрел на горящую над головой электрическую лампочку. Взор его проникал всё дальше и дальше сквозь железный подволок. Ему казалось, что где-то там высоко в поднебесье ждёт его Шурочкина душа, чтобы соединиться с его душой. И они соединялись и парили во Вселенной над земной суетой.

.. Шло время. За месяц до дембеля письма от Шурочки перестали приходить. Прервался поток слов, надежд и ожиданий. Она не писала, не отвечала на письма, молчала, тем самым погружая своего Грицая-Грицацая в ледяные безжизненные воды. И это всего-то за месяц до встречи! Он не знал, что и думать. В душе рождалась смутная, неотвязчивая тревога.

Грицко перестал подкручивать свой ус, бриолинить чуб, выдёргивать из ноздрей волосы. Пуговицы на его бушлате поблекли, глаза стали оловянными, бляха на ремне постепенно покрывалась патиной. По окончании вахты он неподвижно лежал на своей подвешенной на цепях койке. Безучастный взгляд упирался в подволок и никуда далее не проникал. Он мысленно ещё пытался дотянуться до Шурочки, чтобы она написала хотя бы две-три строчки. Но его мольбы не доходили ни до невесты, ни до Господа Бога.

В один из пасмурных дней наконец-то пришло письмо из Больших Борщей. Письмо было от его друга детства: неожиданное, корявое, но всё объясняющее.

«Гриша, Шуре больше не пиши! Она стала моей женой. Будешь донимать, ряху начищу. Хоть ты, это самое, и боксёр, но на мой тяжёлый вес у табе пороху не хватит. Уложу за милую душу. Понял? Так что мотай на ус, друган». И подпись: «Сеня».

После этого письма Грицко ещё больше сгорбился, пожелтел, четырёхразовое питание игнорировал. Изредка придёт на ужин, разворошит ложкой второе, поклюёт, как больная птица, и — опять в кубрик на койку.

Все на тральщике знали о его горе. Кто сочувствовал, а кто и осуждал: нельзя же из-за бабы себя в могилу загонять! Баб — вона сколько! Больше мужиков. Пущай они сами сохнут по морякам Северного флота: поглядывают, причепуриваются да знают, что не каждой достанется.

Но никакие доводы, увещевания и советы друзей-моряков не действовали. Грицко постепенно усыхал, без всяких на то усилий со своей стороны перешёл из полусреднего веса в наилегчайший. Морская роба, которую он почти не снимал, висела на нём, как на пугале.

— Вот тебе и знойный сирокко! — говаривал его напарник по машинному отделению. — Дул-дул, да и перестал. И не нужны теперь этой стерве ни глаза его, ни руки… Зачем она вообще ему эту пластинку посылала? Чегой-то не пойму. Сначала любовь-любовь, а потом кувалдой в бровь? Баб этих не поймёшь… А друган из этих самых Борщей тоже хорош. Сеня — полезай в сени. Знал же, что она с Грицко невестилась. Так нет — надо перехватить! Завалить. В ЗАГС затащить… Геро-о-ой! Третьей мировой.