Премия Дарвина

Бесконечные своды подвала стремительно тонули в ослепительном мареве. Не было больше ни стола, ни светильников вдоль стен, ни кирпичных арок. Только свет повсюду, и четыре исполинских сияющих силуэта, висящих в пространстве.

– Возражений не имеем! – прогрохотал голос, больше похожий на раскат грома.

И Лида почувствовала дуновение ветра, который принес запах цветов, корицы и какой-то свежей выпечки… Она улыбнулась: голос светящегося существа пах, как лавандовый раф, который она так любила при жизни. Их простят! Их вернут обратно. Она всегда это знала – просто забыла об этом на какое-то время. А сейчас вспомнила.

– Ура! – заорал Пашка и полез ко всем обниматься. – Мы крутые!

Еще не веря своему счастью, пятерка в комбинезонах хохотала, тискала друг друга, хлопала по плечам и трепала за волосы. Кира, не удержавшись, целовала Вовчика, Питбуль прыгал на одной ноге и весело матерился. А Лида, забыв про стеснение, обняла Куратора и уткнулась носом в его комбинезон. Она хотела сделать это в первое же мгновение, как увидела его здесь, но решилась только сейчас.

Куратор, обнимая Лиду, смотрел на своих счастливо улыбающихся подопечных. Они и правда, крутые. Они справились! Есть лишь один маленький нюанс. Совсем небольшой. Крохотный…

– У меня одно замечание! – сухо проговорил человек в черном. – Напоминаю про директиву шестнадцать восемьдесят четыре. Никто из живых не может помнить, что произошло за чертой!

– Чего? – переспросила Лида.

Парень в белом глянул ей в лицо и пояснил после легкой заминки:

– У вас отберут память. Вы ничего не вспомните. Ни о том, как тут всё устроено, ни о том, что вы совершили во время миссии…

Улыбки на лицах угасли.

– Как это… Почему? – запротестовал Вовчик. – Мы же все равно никому ничего не расскажем. Да нам и не поверят!

Он растерянно хохотнул и глянул на Киру – та стояла, словно громом пораженная. Как это, отберут память? Она уже дала себе слово написать книгу про их загробные приключения. Ну, или, как минимум, сценарий фильма.

Плевать на сценарий! Кира вдруг потрясенно поняла, что она и Вовчика не вспомнит! Забыть миссию – значит, забыть друг друга! До Вовчика тоже дошла эта мысль. Он, похолодев, вглядывался в Киру – как такое возможно? Зачем «Сортировочная» вообще хочет стереть им память?

– Я не согласен! – разозлился он. – Так несправедливо!

– Таковы правила! Зато вы получите жизнь! – громыхнул гром.

Жизнь. С той самой секунды, как они чуть не умерли. С нуля. Со стертой памятью. Словно ничего и не произошло. Спокойная человеческая жизнь, не обремененная тайными знаниями. Это ли не счастье – просто жить? Даже если ты не вспомнишь чего-то, очень важного?

– Я не могу тебя потерять!.. – пробормотал Вовчик, схватив Киру за руки. – Я же тебя только нашел! Мы же должны ехать в Мексику. Или еще куда-то. По фиг, лишь бы вместе. Кира, как же так?

Кира обнимала Вовчика, чувствуя, как внутри разрастается обжигающий ледяной ком. Еще ни разу страх навсегда потерять кого-то близкого не причинял ей такую боль. Она вдруг поняла, что нашла ответ на свой, сформулированный пару недель назад, вопрос – может ли быть что-то страшнее смерти? Может! Забыть того, кто делал тебя живым.

– Зато у Пашки бабушка не умрет! А Саныч дедом станет, – говорила она, утирая слезы. – Наверное, нельзя вернуться к жизни, ничем не пожертвовав…

– Я тебя найду! – пообещал, целуя ее, Вовчик. – Не знаю, как, но найду! Я тебя люблю!

Глядя, как Вовчик и Кира стиснули друг друга в объятиях, глядя на окаменевшую Лиду и растерянного Питбуля, Саныч чувствовал, как внутри, в районе солнечного сплетения, впервые за долгое время болезненно заныло. И эта боль его обрадовала. Саныч улыбнулся – значит, не такая уж он бездушная сволочь, каким привык себя считать. Жаль, конечно, что он сейчас потеряет друзей, которых только что обрел. Зато они будут жить. Увидят близких. Вернутся домой. И у них наверняка всё будет хорошо!

– Время на исходе! – громогласно сообщила четверка светящихся существ.

– Адьос, мудачье! – крикнул Питбуль.

В горле у него запершило, на глазах выступили слезы. Он отвернулся, вытер морщинистое лицо сухой ладонью и зажмурился.

Может, и хорошо, что он не будет никого помнить.

По крайней мере, не будет ни по кому скучать.

– Подождите! – крикнул Куратор. Ему было все равно, получит ли он потом выговор, или нет.

Андрей взял Лиду за плечи и глянул ей в глаза.

– Я, когда был жив, очень любил одного поэта… У него больше нет имени. Но его строчки остались.

Чувствуя, что голос перестает слушаться, он закрыл глаза и продекламировал по памяти:

– До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье обещает встречу впереди. До свиданья, друг мой, без руки, без слова, не грусти и не печаль бровей, – в этой жизни умирать не ново…

– Но и жить, конечно, не новей, – договорила Лида. Она почему-то ясно вспомнила это стихотворение. И всегда немного растерянный взгляд автора, которого успела запомнить фотопленка.

– Живи! У тебя все будет замечательно, я подсмотрел! – проговорил Андрей. – Даже хорошо, что ты меня не вспомнишь. Я тебя люблю!