Преображения Мандельштама

Согласиться же с мнением Н.И. Ваймана об антиеврейской направленности стихотворения Мандельштама мы не можем (подчеркнуто мною – Н.В.).

И далее следует объяснение, почему не можем:

Но почему евреи названы сухими листьями именно «октября»? Указание на октябрь не может служить «опознавательным знаком» иудейства. Мы не можем согласиться с мнением Ваймана, что это «простая метафора», обозначающая не более чем «степень усыхания».

Но я и не утверждал, что указание на октябрь служит опознавательным знаком иудейства. Да, это всего лишь метафора усыхания, но усыхания‐омертвления именно еврейства, поскольку в дальнейшем именно о нем речь (не о беляках и не о большевиках)! Сухость у Мандельштама – ходячая метафора безжизненности: река в царстве мертвых у него «сухая» (В сухой реке пустой челнок плывет), сухая шуршит соломинка, соломинка убита, суха и его собственная жизнь (Уничтожает пламень/Сухую жизнь мою), ведь он тоже еврей и остался бесплоден вопреки главной иудейской заповеди. Так почему же с этой метафорой нельзя согласиться? Видимо, потому что если “октябрь” не служит “указанием” на революционные события, то все трактовки перечисленных и маститых интерпретаторов про большевиков или беляков повисают в воздухе.

На самом деле содержание этого стихотворения не имеет отношения к революции. Это послание к евреям, причем злобно‐обвинительное! Начнем с первой строфы. Если считать, что сухие листья октября это не «желтые» (евреи), а «красные» или «белые», и они «бегут» (белые – на Запад, красные – неясно куда), то что, позвольте спросить, они забыли в глухих созвездьях Зодиака, где ночь бросает якоря? Л. Видгоф честно признается: Мы не знаем, что значит «В глухих созвездьях Зодиака». Но все‐таки какое‐то объяснение нужно дать, иначе вся версия провалится, и исследователь находит такой выход:

думается, место пребывания ночи, то пространство, где она «бросает якоря» – это Запад, страны, где «западает» солнце, страны заката.

Да, но «закат» Запада это все‐таки не беспросветная ночь. И Л. Видгоф, с присущей ему прямотой, совершенно правильно толкует эту метафору: Когда корабль бросает якорь, он останавливается. Бросить якорь —<…> укорениться где‐либо. Но Мандельштам, не мог считать Запад местом закоренелой тьмы («где ночь бросает якоря»), а как же его Рим – «дивный град», что «утвердился купола победой», любимая им Германия и пресловутая «тоска по мировой культуре»? Он был не только воспитанником западной культуры, но и всю жизнь вдохновлялся ее идеями, как и вся русская культура, особенно Серебряный век. Нет и нет. «Укоренившаяся» и «закоренелая» ночь для Мандельштама – это ночь иудейска. Поэт говорит об этом неоднократно:

Эта ночь непоправима,
А у вас еще светло,
У ворот Ерусалима
Солнце черное взошло.

«Черное солнце», солнце ночи, – это не метафора временного или периодического «заката», Оно взошло над Ерусалимом две тысячи лет назад, когда иудеи не приняли и не признали животворного солнца христианства. С тех пор они живут в вечной тьме, и поэт говорит о себе: Я проснулся в колыбели – //Черным солнцем осиян. В другом стихотворении поэт, полагая себя молодым левитом новой возрожденной церкви, вместе с другими освещает Ерусалима ночь и чад небытия518.

И, конечно, эта ночь не имеет географических координат – она не на Западе и не на Востоке, ее координаты культурно‐исторические, она бросает якоря в глухих созвездьях Зодиака. Так почему «Зодиака»? Да потому что двенадцать колен Израиля связаны со знаками Зодиака с глубокой древности.