Преображения Мандельштама

…я благочестиво воскуряю свой фимиам на алтарь Памяти, матери Муз, славлю ее, как «бессмертный залог, венец сознанья», и уверен, что ни один шаг по лестнице духовного восхождения невозможен без шага вниз, по ступеням, ведущим в ее подземные сокровища: чем выше ветви, тем глубже корни393.

Но соборность Вяч. Иванова – здесь и сейчас («здесь, на земле, а не на небе»), тогда как для Мандельштама – это метафора живой связи всех времен. «Соборность» для него – возможность собрать «времена» под собственной черепной коробкой, в воображении поэта, как «веер» Бергсона394. Это глубоко иудейский подход (не зря Мандельштам назвал Бергсона «глубоко иудаистический ум»), как пишет Йерушалми, «раввины кажутся нам играющими со временем, как на аккордеоне, то сжимая, то растягивая его по собственной воле»395 Сам человек, поэт, является собором, сосредоточием единства людей и времен.

Для того ль должен череп развиться
Во весь лоб – от виска до виска, —
Чтоб в его дорогие глазницы
Не могли не вливаться войска?

Этот череп «понимающим куполом яснится». Как раз об этом восьмое стихотворение «Восьмистиший»:

Бывают мечети живые —
И я догадался сейчас:
Быть может, мы Айя‐София
С бесчисленным множеством глаз.

Такая соборность людей‐глаз‐звезд результат всеобщего преображения, и здесь же упоминаются и бабочки («И можно из бабочек крапа/Рисунки слагать на стенах»).

Айя‐София – мечеть, переделанная из некогда грандиознейшего собора православного византийского мира, а если учесть, что ангельский образ многоочитости (связанный с многокрылием) восходит, как отмечает Тоддес, к пророку Иезекиилю и Иоанну Богослову («И все тело их <четырех херувимов> и спина их, и руки их и крылья их, и колеса кругом были полны очей» /Иез. 10.12/»)396, то здесь соборность всех трех авраамических религий: иудаизма, христианства и ислама. Многокрылость, подобная чешуе, и поэтому небо‐купол‐череп «Как чешуя многоочитое»…

Приведу еще высказывание Розанова, с теми же метафорами, что и у Мандельштама, что свидетельствует если не о заимствовании, то о мышлении в близкой системе образов…

Есть знаменитое выражение, в Апокалипсисе и у Иезекииля, о небесных существах, «исполненных очей спереди и сзади, внутри и снаружи», т. е. существ – как ткани «очей», как полноты «очей». Все «очи, очи и очи», и вот – все существо; может быть – тайна всякого существа, каждого из нас? …Тайна эта разгадывается в великих людях. Что такое Рафаэль, как не какой‐то всемирный Глаз, человек, ставший Глазом…397

Всемирной связке, «встрече» всего и вся («принцип единства») посвящено и стихотворение «Может быть, это точка безумия…» (1937), где эта «встреча», эта «точка», названа «узлом жизни». Легионы неизвестных солдат, уже не как звезды‐очи, а как «лучи» должны собраться, сойтись вместе «словно гости с открытым челом… как в наполненный музыкой дом». «Узел жизни» – это метафора из иудейской традиции, когда пророчица Авигаиль говорит царю Давиду: «…да будет душа господина моего завязана в узле жизни у Господа, Бога твоего; а души врагов твоих выбросит Он, как из пращи» (Первая книга царств или книга пророка Самуила 25–29). И фраза «да будет душа твоя связана в узел жизни» – обязательная часть эпитафий на еврейских надгробиях.

«Црор» на иврите не только узел, но и сноп (а лучи – колосья), как сумма всех душ народа, и у Мандельштама, соотносившего себя с библейским Иосифом Прекрасным (ставшим распорядителем хлебных запасов фараона), много «пшеничных» образов, в том числе и «пшеница человеческая».

И Данте потому так привлек внимание Мандельштама, что его «Преисподняя» и есть чаемая соборность, сумма времен, узел жизни.

В четвертом стихотворении «Восьмистиший» говорится обо всех ступенях эволюции, собравшихся перед шагом в будущее, для передачи эстафеты:

Недостижимое, как это близко —
Ни развязать нельзя, ни посмотреть, —
Как будто в руку вложена записка
И на нее немедленно ответь…