Преобразователь

Раньше бы я добавил: «В пределах моей кредитки», но теперь кредитка была заблокирована. Так что я просто был готов на все, так как делать все равно было нечего.

— Тогда пойдем ко мне: я отсканировала ее и могу тебе распечатать.

Грех было не воспользоваться приглашением неопытной девушки, внушающей мне столь бурные и противоречивые чувства.

— Пойдем, — отозвался я, и она потащила меня к выходу из музея. Так я и не узрел милой моему сердцу энкаустики.

Я вдруг вспомнил, как легко было ходить друг другу в гости лет пятнадцать назад, и затуманенные дымом кухоньки явились мне из небытия.

— Ну что, не передумал?

Мы вынырнули из метро «Чистые пруды» к трамвайным путям, Мария тут же взяла меня за руку и потянула к себе. Она улыбалась, другой рукой то и дело поправляя волосы, взлохмаченные ветерком. Я вдохнул в себя теплый воздух и улыбнулся ей в ответ:

— Пойдем. А родители не нагрянут? То-то они удивятся, узрев в твоих кавалерах своего ровесника. Да и видок у меня так себе.

— Не кокетничай. Живу я отдельно. Бабушка умерла, и я стала жить в ее квартире. Здесь недалеко. Поэтому я и встретилась с тобой. И тогда, и сегодня.

Мы шли, держась за руки, болтали всякую чепуху и смеялись. Хотелось мороженого и курить. Умница Маша, то ли догадавшись, то ли почувствовав что-то, сунула мне в руки тысячерублевую бумажку и попросила купить ей мороженного. Я метнулся к палатке, и вскоре мы радостно поглощали стремительно тающий пломбир. Вечерело, и тени удлинились, ложась нам под ноги и превращая любые линии в падающие шпили готических соборов. Скандально гудели машины, запрудившие бульвар в тщетной попытке вырваться из его замкнутого кольца. Я положил руку Маше на плечо и ощутил, как она неуловимо подалась ко мне, словно стараясь прижаться каждым миллиметром своего тела.

Непонятная тоска зашевелилась у меня под ребрами, и я невольно оглянулся вокруг. За что, за что, черт побери, я так ненавижу и люблю этот проклятый город? За то, что здесь прошла моя жизнь? За то, что в нем мне невыносимо везло? За то, что я потерял здесь все? Или за его вонь, грохот и визг, за толпы, задевающие меня за плечи, и за жажду купить весь мир, мучающую меня, когда в сумерках я выхожу на улицу? Или за встречу с этой девушкой, беспомощной в своей искренней попытке счастливо прожить эту короткую и грубую жизнь?

Голуби садились мне прямо под ноги, Маша молчала, и я чувствовал, что она счастлива от того, что встретила и полюбила. Ее детское счастье пьянило меня, и мне нравилось быть с ней, потому что на ее неопытных губах я ощутил вкус утерянного детства. И мне нравилось трогать пальцами инструмент ее души, извлекая из него чудную и неповторимую музыку. Азарт музыканта? Или игрока?

Вдруг я вспомнил, как шел по этому бульвару с Эдиком. Деревья тогда были выше, небо чище, а я в тысячу раз счастливее. Тогда впереди была целая вечность.

Я вздохнул, остановился и поцеловал Машу в губы. Она вздрогнула, и я почувствовал, что ее плечи тают под моими руками. Несколько раз она неловко пыталась освободиться, но я держал ее, и каждый раз она покорно сдавалась. Я отпустил ее только тогда, когда боль от утраченного навеки истекла из моего сердца и всосалась в нее. Как там говорил Печорин? «Может быть, ты оттого-то именно меня и любила: радости забываются, а печали никогда…»

Уже в полутемной прихожей я поймал ее руку и, развернув к себе, посмотрел ей в глаза. Что я ожидал в них увидеть? Бог знает. Но почему-то я решил ей сказать и очень хотел, чтобы она меня услышала.

— Маш, я взрослый мужик, и мне бы не хотелось, чтобы наши посиделки закончились липкими поцелуями, плавно переходящими в попытку изнасилования. Если ты не настроена на секс, лучше я пойду, потому что…

Маша прыснула со смеху и покраснела.

— Знаю, знаю, — пробормотала она. — У вас там потом долго что-то болит от перевозбуждения. Я читала.

— М-да, плоды просвещения, так сказать, — я почесал переносицу. — Ну, так я пошел.

Маша посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнуло нечто такое, чего я никогда ранее не видел.

— Мне бы хотелось, чтобы ты остался, — тихо сказала она и дотронулась до моего плеча.

Я посмотрел ей в глаза, заметил напряженно прикушенную губу. Это решительно звучало как приглашение к… и я остался.

По всей видимости, тут-то мне и надо было снова ее обнять и поцеловать, но мне не хотелось делать этого из ритуальных соображений. Я устал от сексуальных игрищ, и коли судьбе было угодно лишить меня вспомоществования, то и я в отместку решил позволить хотя бы в отношениях с женщинами вести себя так, как мне хочется. (В рамках приличий, разумеется. Надеюсь, до веревки и банки с вазелином моя простота меня не доведет.)