Преобразователь

— Твоя мать не согласилась с выбором клана, закапризничала, и ее отправили набираться ума-разума к родственникам. Но по дороге она сбежала, случайно попала в одном… притоне, скажем так, в облаву на крыс, периодически устраиваемую Гильдией. Им ведь тоже хочется поуправлять миром. Она солгала о своем имени и, вместо того чтобы в обмен на что-нибудь отправиться к родственникам, оказалась в секретной лаборатории, где над крысами-мутантами ставятся опыты. Бактериологическое оружие, контроль над мутацией и все такое. Как и у нас. Все секретные лаборатории одинаковы, — в голосе моего друга прозвучала тоска по некой Совершенно Особенной Сверхсекретной Лаборатории.

— И кто был ее предполагаемый супруг?

— А сам не догадаешься?

— Александр Яковлевич?

— Естественно. Твой негласный опекун.

— И моя мать была к нему всю жизнь привязана, как каторжник к тачке, — подытожил я.

— Это он спас жизнь ей и тебе, убедив клан, что возьмет ее под свою личную опеку. Своим дерзким и необдуманным поведением твоя мать вызвала гнев сородичей, и они исключили ее из семьи и из клана. Она попала под запрет. Она потеряла все, а если крыса-оборотень изгоняется из стаи, она обречена на гибель. Родовое сознание, слыхал о таком? Стадное животное нуждается в стае, а социальное существо — в социуме. Твоя мать лишилась разом и того и другого, включая деньги, имущество, положение и связи. Она социально умерла.

— Типа гражданской казни Чернышевского?

— Скорее, это похоже на обычаи бедуинов и других дикарей. На харам и табу. Ее не стало. Ее не замечали при встрече, с ней было запрещено разговаривать, ей нельзя было оказать никакой помощи. Те, кто нарушает запрет, сами становятся под запретом. Но ее жених взял ее в свою семью. Конкубинат. У крыс так не бывает, но у людей — сплошь и рядом. Он не мог вернуть ей сородичей, но он ввел ее в мир людей. По-моему, этого она и жаждала всю жизнь.

— А ее смерть?

— При невыясненных обстоятельствах. И не шевели бровью — для нас ее жизнь и смерть тогда не значили ничего. А для Гильдии… Пожалуй, тогда им тоже было наплевать. Но есть еще третьи…

— Подожди. Ты сказал «тогда» — а что изменилось сейчас?

— Крысы ведут архивные записи. Их жизнь коротка — больше пятидесяти живет только тот, чья мутация позволяет большую часть времени находиться в людском обличье. Созданы препараты… превращений не бывает во сне, не бывает под гипнозом, не бывает при подавлении определенных чувств… Чем бесчувственнее ты — тем качественнее твоя жизнь! — вдруг провозгласил Эдик и, наклонив бутылку, зажатую у меня в руке, наполнил стаканчик до краев.

— Так выпьем же за могущество биотехнологий! — он залпом осушил коньяк и занюхал его рукавом.

— Ты не ответил. Что изменилось сейчас? Откуда вы знаете про отца и завещание!

— Откуда-откуда — от верблюда! — Эдик рассмеялся. — Твой опекун не терял времени даром. Он-то лучше всех знал Зою… прости, твою маман, — Эдик прыснул, но поборол веселье. Он выглядел пьяным гораздо больше, чем был пьян: уж я-то навидался на него за свою жизнь.

— Он поднял архивы и нашел пергамент… В нем была странная запись — то ли сказание, то ли легенда. Фиг его разберет — я те чо, филолог, что ли?! — Эдик снова развеселился.

— Ты ближе к телу, как говорил Мопассан!

— Так вот. В нем был мемм… мему… короче, мемуар какой-то. Написан про самку крысы-оборотня, причем ощущение такое, что писали несколько человек. Как будто этой… зверушке удалось родить от человека, и не просто от человека, а от самого Верховного Магистра, который тогда не был Магистром, а был просто человеком. Или не просто, я уже не помню, в чем там суть. А суть в том, что она родила, а он ее прихлопнул. А сынок-то остался! Вот тебе и сказочка! На уровне научной фантастики!

Я вспомнил Машу, и невольная дрожь сотрясла мое тело.

— Ну и что? Черт побери, не томи!

— Томят томизмы, а мудрят — софизмы! — Эдик окончательно решил прикинуться идиотом.

Я показал ему кулак.

Эдик присвистнул и пробормотал:

— А хохмят — хохмизмы.

Но взял себя в руки и продолжил сей досточудный рассказ, от которого больше всего на свете мне хотелось перестать быть.

— Сэр Лозинский не угомонился на этом свитке, а полез в метрики. И что бы вы думали? Зоя оказалась прапрапра- и тэ дэ племянницей этой самой су… пардон, крысы. Ну, которая родила.

— Господи, Эдик, я сейчас тебя прибью! Причем здесь преданья старины глубокой, если я задал тебе конкретный вопрос!?

— А тогдашний Верховный Магистр — прапра- этим, ну, короче, внучком того самого, ну, от которого родила. И ведь имена у них всех были… А я забыл. Все помню, а вот имена — забыл, — Эдик загрустил и, припав к моему плечу, всхлипнул: