Назначили к нему, князю Алексею, в посольство ещё дьяка Михаила Данилова. Того сдернули с Разрядного приказа, повысив до думного дьяка: после того как он двадцать лет протирал штаны рядовым дьяком на лавках Разрядного приказа. Михаил Данилов уже в преклонных годах был так шокирован этим, что даже забросил своё любимое увлечение: столярное дело, чем когда-то хвалился тому же Григорию Волконскому.
Для представительности посольства с князем Алексеем отправили ещё семерых дворян. Остальных, обычных посольских работных людей и стрельцов для охраны, набрали штатным числом.
Итак, они выехали после Святок, а через полтора месяца уже были в Варшаве. И там начались встречи с сенаторами в сейме, с королём, его советниками… В сейме они услышали и резкие отзывы сенаторов об этом договоре, о Владиславе… Да, были в сейме и голоса тех, кто укорял короля, что тот заключил бесславный и унизительный мир с русскими.
Но вот, слава богу, наступил и долгожданный день. Двадцать третьего апреля 1635 года. Варшава. Площадь перед Кафедральным собором. Кругом масса народа. Не протолкнуться. Нет места и в самом соборе: примас, духовенство, сенаторы, придворные… Торжественно всё, пышно.
Король – на возвышении. Рядом с ним примас Лаврентий Гембицкий. И тут же коронный канцлер Яков Задзик, литовский канцлер Станислав Радзивилл…
Владислав взволнован, произносит речь… А вот и присяга, на Библии: о строгом исполнении Поляновского мирного договора.
Продолжение торжества, приём послов, с застольем, проходило в королевском дворце. И там, за столом, Владислав поднял кубок за дружбу со своим братом, государём Михаилом Фёдоровичем. Он наконец-то через двадцать пять бесплодных лет борьбы отказался от прав на московскую корону. К этому его подталкивали и события, складывающиеся нелучшим образом. Истекал срок шведско-польского перемирия. На горизонте маячила новая война со Швецией. И он надеялся в той войне силой добиться за собой наследного шведского престола… На Москве не прошло, может, пройдёт там… К тому же турки. Эта вечная угроза… И с ней он рассчитывал бороться вместе с Москвой: заключить с царём Михаилом договор против турок.
За столом было много пожеланий о дружбе, союзе, помощи.
Послов задержали допоздна, до самой темноты, чтобы показать им яркую иллюминацию.
– Вот это да! – во всю глазели те на то, как зажигаются в ночном небе рукотворные звезды, рассеиваются, падая вниз горящим дождём.
Такое надо было видеть…
Их восторги прервал коронный подкоморий Адам Казановский.
– Господа! – обратился он к ним, князю Алексею и другим посольским. – Его величество приглашает вас завтра на постановку комедии «Юдиф и Алоферн»! Её специально репетировали к вашему приезду!
Отпуская в этот вечер послов, Владислав сам уже пригласил их на вечер следующего дня в придворный театр.
Послов проводили. Они вышли из дворца.
– А что это за Юдиф? – спросил Степан Проестев князя Алексея, спросил тихо, как будто опасался, что кто-нибудь подслушает, посмеётся над ним.
– А леший его знает! Но, говорят, интересно!.. Комедия! – ввернул князь Алексей новое для себя слово, сам пока ещё туманно представляя, что под ним кроется.
Князь Алексей, поняв, что наступил удобный момент, решил использовать этот день перед театром для осуществления тайного поручения, полученного в Москве.
– Надо ковать дело, пока горячо! – начал он, вызвав к себе Проестева. – Паны обалдели от восторга с заключением вечного мира!.. Давай проворачивать дело с Шуйскими! Пошли дьяка, того же Данилова, на двор к Якову Задзику! Да кого-нибудь из дворян наряди с Переносовым на двор к Станиславу Радзивиллу! А сам ты дуй до Александра Гонсевского! Это самый хитрющий из них! Вымани его сюда! Посулами, соболями! Поговорить, мол, надо о царском деле! Всё! Жду вас здесь! – показал он жестом, для значительности, себе под ноги.
Проестев всё выполнил. Вскоре на посольском дворе уже были все, кого они хотели видеть.
– Господа! – обратился князь Алексей к гостям, молча ликуя, что выбрал удачно время, чтобы выполнить последнее возложенное на него поручение. – Государь Михаил Фёдорович просит своего брата, короля Владислава ради установившейся между государями братской дружбы отпустить тело царя Василия Ивановича Шуйского! Лежит он один в поле! Как убогий!.. Без церковного по нему пения и службы!.. И я прошу вас, господа, донести эту просьбу до его величества!
На минуту в палате наступила тишина.
У него, князя Алексея, сложились добрые отношения с Радзивиллом ещё там, на речке Поляновке, на переговорах. С Гонсевским – хуже, натянутые… «С таким народом, как наши поляки, неудивительно, что про…али целое царство! Я говорил это ещё в Москве! Тому же Ходкевичу!..» – возмущаясь на своих же, брюзжал Гонсевский там, на переговорах, когда выдавались редкие дни отдыха… И послы от тоски, от безделья, отдыхая, пили…
– Донести можно, – начал первым Яков Задзик. – Но!..
Он переглянулся со своими. Те ответили ему выразительной мимикой на лицах. Они все знали, для чего была поставлена Сигизмундом каплица [74]над захоронением Шуйских.