Преодоление

– Где тут похоронен Гермоген? – спросил он его.

Монах махнул рукой в сторону кладбища у Вознесенского монастыря:

– Там ищите!

Трубецкой удивлённо посмотрел на Хворостинина. Затем он отрицательно покачал головой, когда тот предложил ему сходить к могиле патриарха. Пожарский тоже отказался. У них, воевод, были свои срочные дела.

Хворостинин же, попрощавшись с ними, пошёл туда, всё так же пешком.

Могила Гермогена была убрана. Как видно, за ней следили.

Он поклонился ей. И долго стоял он, ни о чём не думая. Мыслей не было. Всё было поражено чувствами… И ему захотелось заплакать, как в детстве. Захотелось стать опять маленьким, тем Ванечкой, как ласково называли его мать и отец, которых уже давно нет в живых… И сейчас ему, маленькому, беспомощному, не на кого было опереться. Только вот на него, на патриарха, что лежит сейчас перед ним. Отца не только его, но и многих, многих русских людей, и того большого, что называют Русью, Россией, а иноземцы Московией.

* * *

Всех пленных из-за стен Кремля после разоружения распределили на этапы и отправили на поселение подальше от Москвы, по разным волостям.

Будило тоже был отправлен в ссылку, с ротмистрами и своими гусарами. Пожарский, проявляя свое расположение к нему, отправил его в Нижний Новгород. Он рассчитывал, что там, вдали от мест, разрушенных поляками, население отнесется к ним более терпимо.

И вот теперь у них, руководителей ополчения, начались самые насущные первостепенные заботы и дела. И первым таким делом был молебен с благодарением Спасителю об освобождении столицы.

В ближайший воскресный день, первого ноября, князь Дмитрий участвовал в крестном ходе.

Дьякон вынес икону Казанской Богоматери из алтаря через Царские ворота и двинулся мелкими шажками к дверям храма по ковровой дорожке, держа впереди себя икону. И она, Казанская Богоматерь, обрамлённая серебряным окладом, словно пошла впереди всех. И все расступились, давая дорогу ей, заступнице, спасительнице от бед, нашествия, вот в этот день освобождения.

Дьячок, круглолицый и рыхлый, размахивая кадилом, затянул благодарственную. Её подхватил хор иноков-послушников в чёрном.

– Славим Господа нашего, Иисуса Христа!.. Славим заступницу нашу, Божию Матерь!.. Славим икону Казанскую!..

Вышли из Успенского собора. Трубецкой, Пожарский, Минин… За ними все остальные.

Здесь, подле собора, вся площадь была запружена народом. Горожане, посадские, купцы. Смешались все… Тянулись струйками средь них, как чёрной дымкой в ясный день, донские казаки… Дворян не видно было, кажется, совсем. А вон стоят стрельцы, секиры на плечах. Они при исполнении: порядок у них тоже на плечах… Пришли сюда крестьяне из ближних деревенек, на торжество всей земли… Холопы, без господ. Боярских шапок не видать. Разъехались они по вотчинам своим, подальше с глаз от торжества народа.

– Славим!.. – поплыло над толпой вместе с крестами и иконами, которые выносили из других храмов и церквей, присоединяясь к крестному ходу.

Процессия двинулась по направлению к Спасским воротам. Над толпой иконы, кресты, полотнища полков казацких, ополченских. На них Христос, лик писаный.

А вот поднялся вверх один из крестов, вскинутый рукою чьей-то, как будто напоминая всем о мере человека…

Толпа, расступаясь перед иконами, опять смыкалась позади них, как водный поток на реке, когда скользит он по бортам ладьи… Вот так же исчезал след от икон, он втягивался в живой водоворот вот этот.

Князь Дмитрий, степенно шагая вслед за архиепископом Успенского собора, смотрел на крест в руках дьякона. Думал же он совсем о постороннем, не относящемся к сегодняшнему торжеству.

И он не заметил, что крестный ход прошёл…

Затем была служба в Архангельском соборе. Шла долго. Так что князь Дмитрий да и остальные воеводы к концу её утомились стоять, слушать пение дьякона, хор чернецов и поучительные словеса казанского митрополита Кирилла.

Ближе к концу службы к князю Дмитрию, стоявшему неподалёку от митрополита, протиснулся Васька Юдин. Он встал позади него так, словно решил тоже отстоять своё, отслушать молебен. Вздохнув, он перекрестился под монотонный призыв митрополита: «Славим Спасителя нашего, Иисуса Христа-а!..»… Затем он поднял руку, чтобы перекреститься ещё раз, но протянул её вперёд, хотел было коснуться плеча князя Дмитрия, однако передумал.

– Дмитрий Михайлович, – слегка кашлянув, тихо обратился он к нему. – Тут вести пришли… Больно тревожные…

Он замолчал, полагая, что Пожарский поймёт всё без лишних слов. Князь Дмитрий так и понял, что дело срочное, важное. Он перекрестился под очередное восхваление Господа Бога за очищение Москвы от врагов, затем стал потихоньку выбираться из толпы. За ним, тоже всё поняв, стал выбираться и Кузьма.

Иван Хованский переглянулся с ним, спросил его глазами: мол, я нужен?..

Он же повёл рукой: дескать, ничего, оставайся здесь.

И только там, за дверями собора, на крыльце, Юдин сообщил ему то, из-за чего он выдернул его с торжества:

– Сигизмунд стоит уже в Вязьме! Идёт со своим сыном Владиславом!..

– Ох ты! – непроизвольно вылетело у князя Дмитрия.