Преодоление

Инструктор в костюме аквалангиста кругами ходил вокруг него, и, когда он проплывал рядом, Сергеев видел его лицо, только лицо и часть бассейна – остальное пространство закрывал гермошлем. Но вдруг, словно поднявшись на высоту птичьего полета, Саня представил сразу весь бассейн, себя в скафандре, аквалангиста рядом, а чуть поодаль – громаду орбитальной станции. Каждая картина, деталь будто проецировались с разных точек – и мелким, и средним, и крупным планом, – накладывались в сознании на невидимый экран, и он горел ярким, немигающим светом. Потом все телекамеры как бы сфокусировались на маленьком человеке в белом, но это был чужой, незнакомый человек, а сам он все дальше и дальше отдалялся от Земли во Вселенную и чувствовал ее вращение и то, как звезды, планеты, галактики несутся в черном безмолвии в необозримое, уходят, тают в бесконечном. Ощущение реальности видения казалось настолько сильным, что Саня не выдержал, спросил в микрофон:

– Роберт Иванович, станция сейчас позади или слева от меня?

– Это смотря что брать за точку отсчета, – хмыкнул доктор. – У тебя раздвоение?

– Такое бывает?

– Шутки вестибулярного аппарата. Одним кажется, будто зависают вниз головой, у других меняются пространственные представления. Там, где намечается нескучная работенка суток на триста, будет похуже. Да ты все знаешь, слышал от ребят, которые летали.

– Слышать – одно, прочувствовать, испытать самому – другое. Я только что убедился в этом.

– Ты еще не убедился. Там убедишься. На планете нет двух людей с похожими отпечатками пальцев, с одинаковым рисунком губ. Точно так же и реакция на невесомость – у каждого индивидуальная.

Саня, едва погрузившись в прозрачную глубину, сразу попал в иной мир. Организм тотчас начал исследовать его, приспосабливаться к новым, необычным условиям, все понимание сконцентрировалось на собственном «я», исчезновение веса он принял как некую нематериальность, легкое расстройство вестибулярного аппарата – как раздвоенность, и новые, еще неясные ассоциации стремительно подползали к сознанию, и требовалось приглушить, остановить их, преодолеть барьер невесомости, начать работу.

– Разрешите подход к станции! – хрипло, громче обычного сказал он в микрофон.

– Спокойнее, Санек, – зазвенел в наушниках голос доктора. – Передаю тебя методистам и включаю телеметрию. С этой минуты ты под контролем. Под колпаком. Ну а братья-психологи уже прильнули к магнитофону – пишут все твои охи, ахи, высказывания и изречения. Чтоб определить то, чего не покажут мои датчики. Ты все понял?

– Я уже представил себя на съемочной площадке, Роберт Иванович. Может, потушим юпитеры?

– Дублей не будет, Саня. Начинай.

– Понял.

Сергеев чуть-чуть подтянул фал, уже прикрепленный инструктором-аквалангистом к станции, и… перевернулся вниз головой. Глазами, зрением автоматически зарегистрировал это, но внутренне никакого неудобства не почувствовал – понятия «верх», «низ», «право», «лево» в невесомости не имели смысла. Тут было единое пространство, где не существовало ни потолка, ни пола, и в этом пространстве каждый сантиметр пути требовал невероятного внимания и усилий. Приходилось сначала зрительно оценивать свое положение, потом мысленно прокладывать курс, проигрывая в уме каждый жест, и лишь после этого продвигаться в нужном направлении. Перестройка требовала времени. И Саня шарахался из стороны в сторону, буквально во всех плоскостях, и наверное, в его беспорядочных движениях не было ни смысла, ни целесообразности, как у ребенка, которого швырнули за борт, чтобы научить плавать.

– Для первого раза недурно, – похвалил методист. – Совсем недурно. А знаешь, сколько я тут гонял твоих братьев, пока чистейших акробатов из них не сделал? Месяцы надо тренироваться, годы! И обязательно – регулярно. А первое погружение – самое трудное. Крепись, Сергеев.

Нет, не хотелось Сане больше никаких тренировок, ничего не хотелось. Пусть в очень далеком приближении, но он уже знал, как коварна невесомость, как беспощадна. И как тяжело уходящим на орбиту. Силы быстро таяли. Затолкнув последний ящик с предполагаемыми приборами в темный проем люка, отчаянный небожитель отпустил фал и, закрыв глаза, впал в какое-то обморочное забытье, используя вынужденную паузу для отдыха.

– Долго ты собираешься висеть под сорок пять градусов? Может, и там сачка давить будешь? – грозный голос методиста, казалось, заполнял все пространство. – Ну-ка, делай разворот и берись за поручни!

С трудом открыв глаза, Саня увидел, что орбитальная станция нависла над головой, сам он почему-то оказался под ней, контуры небесного дома были неестественно резки, он протянул ладонь к поручням, но не смог дотянуться, тело как-то разом обмякло, на лбу выступила холодная испарина, все вдруг сделалось безразличным, он прилип к обшивке, тяжело дышал, ни о чем не думал.

– Сергеев, – хмыкнул в своем бункере методист. – Я не посмотрю на свой преклонный возраст. Спущусь к тебе сам, разгерметизирую твой скафандр, и у тебя сразу появится воля к жизни. Хочешь узнать, какая у тебя огромная воля, Сергеев?