Преодоление

– Лечение для космонавта? – холодно усмехнулся Дима. – Вы шутите, Роберт Иванович.

– Не горячитесь, мужики, – неожиданно сердито пробасил доктор. – Популярно рисую обстановку. К травмам, ушибам, растяжениям, экстрасистолам на кардиограмме сердца и прочим бякам сейчас относятся спокойно и критически. Выясняют и исследуют причину. Если причина не внутреннего характера, к полетам допускают. Но если причина заложена в самом организме… приходится прощаться… Положение Алексея – и без того чрезвычайно сложное – усугубляется тем, что в отряде случаев депрессии до сих пор не было… Для тех, кто двигает науку, это бесценный дар – они в Лешу зубами вцепятся. Будут изучать по всем швам. И… еще больше травмируют. А его сейчас травмировать нельзя – тогда уж точно крест. Значит, надо…

– Отбить Лешку! – воскликнул Дима.

– Дмитрий Петрович, – сокрушенно покачал головой доктор. – Ну зачем так? Вы меня ставите в неловкое положение… Надо, чтобы объективно и всесторонне была исследована причина срыва. Это единственный шанс… Мое мнение, основанное на постоянных наблюдениях и контроле, однозначно – ваш Алексей потенциально здоров, но… Что кроется за этим «но», не знаю. Догадываюсь: какое-то глубочайшее нервное потрясение. Откуда? Понятия не имею. Но все мои данные подтверждают: потрясение было. Вот доказательства. Нормальное артериальное давление у Алексея – сто двадцать на семьдесят, пульс – шестьдесят шесть ударов в минуту. Отлично! Однако параметры не стабильны, как у тебя, Саня, а резко колеблются в зависимости от ситуации. Скажем, прыгали вы с вышки в воду. Перед прыжком у Алексея пульс подскакивает до ста двадцати ударов, и давление поднимается. В общем, ничего особенного – естественная защитная реакция организма в минуты опасности или в стрессовых ситуациях. И все-таки особенность есть. Индивидуальная. После прыжка давление не нормализуется, а остается слегка повышенным. Чуть-чуть. Ничтожно малые величины. Ерунда. Но, сопоставляя эти данные с другими, я делаю вывод: Алексей натура поэтическая, легко возбудимая, ранимая, и все принимает близко к сердцу. Улавливаете мою мысль? Сейчас у него давление – семьдесят на шестьдесят…

– Сколько? – ужаснулся Саня.

– Семьдесят на шестьдесят, – вздохнул доктор. – Очень опасное давление, мужики. Очень. Маленький разрыв между верхним и нижним пределами. Правда, я еще в вертолете принял кое-какие меры, да и тут, в госпитале, не дремлют…

– Но Хмырьев уже сделал заключение, – повторил Дима.

– Я тоже представлю рапорт, – сказал доктор. – Это дело моей чести.

– Что же вы посоветуете нам, Роберт Иванович? – спросил Саня.

– Мужаться, мужики. Стиснуть зубы. Не распускать нюни, даже если экипаж… расформируют, – он рубанул мощным кулаком воздух. – И… звонить во все колокола. Стучаться во все двери.

– Перед дверями сидят помощники, референты, – протянул Дима. – А Хмырьев…

– Дался вам этот Хмырь… ев! – неожиданно рассвирепел доктор. – Что, на нем свет клином сошелся? Идите к Кузнецову, к Железнову. Они мужики толковые, мудрые, поймут. И уж если конкретизировать – пережили в сотни раз больше вашего. Мне-то известно.

– Кузнецов и Железнов – генерал-лейтенанты. Герои. А вот он, – Дима кивнул на Саню, – обыкновенный майор доблестных ВВС. Никому не известный небожитель.

– В первую очередь, они ваши товарищи! Единомышленники! – лицо доктора покрылось багровыми пятнами. – Неужели ты, Дмитрий Петрович, светлая голова, таких простых вещей не понимаешь?

– Не обижайтесь, Роберт Иванович, – Дима протянул доктору руку. – Просто я рассматриваю задачу во всех плоскостях. Конечно, вы правы, Железнов, Кузнецов – наши старшие товарищи, соратники. Но не единомышленники. Ход мыслей у нас совершенно противоположный. Это естественно.

– Как противоположный? – набычился доктор. – Мы все делаем одно дело!

– И все-таки ход мыслей противоположный, – спокойно повторил Дима. – Железнов и Кузнецов, принимая решение, изначально руководствуются высшими соображениями. Мы же сейчас думаем, как спасти товарища. То есть, наши интересы личного, местного порядка. Они несопоставимы.

– Почему?