Преодоление

Середавин покосился на Карцева и зашагал к вышке. Вдруг остановился, втянул косом воздух и сморщился, точно уксуса хлебнул. Лицо вытянулось, зрачки стали расширяться. Было видно, что он о чем-то догадывается, но медлит, не хочет верить своей догадке.

В этот момент ухо Карцева уловило какой-то новый, незнакомый шум. Похоже, слева в стороне засипел чайник-свистун. Карцев пошарил взглядом по земле и вскрикнул: шагах в двадцати от него выросла сивая струйка. Казалось, в снегу, среди сухого будылья полыни, улегся невидимый курильщик и пускает дым. Внезапно под ногами вздрогнуло, как от далекого взрыва, и рядом — рукой подать — земля вспучилась, зашевелилась. Вверх из разверзшейся целины полетела грязь, засвистел газ.

Неосознанное, необъяснимое появилось вдруг желание прыгнуть на бурлящую трещину и затоптать ее ногами. Послышались тревожные голоса:

— Газ прорвался по пластам!

— Грифоны!

— Все пропало…

Карцев оглянулся в замешательстве.

— Что пропало? — не понял он и схватился за грудь. Судорога искривила его лицо, в голове помутилось. Загребая неуклюже руками, он побежал куда-то, слыша как сквозь подушку чьи-то пронзительные надорванные крики ярости и страха. «Куда я?» — остановился Карцев, точно в стенку воткнулся, рванул воротник свитера. В горле скребло, хотелось разодрать гортань ногтями. Черным клубком подкатила тошнота, и тут его вырвало. В груди стало чуть легче, словно пробка вылетела из горла, но в голове та же коловерть. Повернулся, побежал обратно к вышке. Казалось, что побежал, а на самом деле едва семенил мелкими шажками, спотыкаясь и держа над каской скрещенные руки: понятный всем сигнал «выключай машины».

Возле приемного моста вышки кто-то схватил его сзади за пояс. Над ухом раздался голос Шалонова:

— Назад, Сергеич!

Карцев все еще махал скрещенными над головой руками.

— Выключено все… Давай сматываться, пропадем без противогазов! Заливщики, видишь, улепетывают!

Под ногами тряслась земля, а Карцеву казалось, что его трясет озноб. На теле выступила густая испарина, хоть белье выкручивай, руки повисли как плети. Пошатываясь и то и дело оглядываясь, Карцев пошел из опасной зоны.

Площадка вокруг буровой, пегая от серых сувоев, наметенных степняком, покрылась грифонами. Невысокие и пенные, они шипели, как гадюки, выплевывая коричневую жижу, похожую на табачную жвачку. Не то гейзеры, не то грязевые вулканчики: опасные, зловонные, страшные своей загадочностью.

Никогда Карцев не чувствовал себя таким унизительно-беспомощным, как в эти минуты. Мокрый от пота, спотыкаясь, как путник, отмахавший полсотни километров, он едва перебирал ногами. Слабость давила к земле, но Шалонов не отпускал его, тащил к речке, куда бежали остальные рабочие.

Туда же, таща на себе охапку противогазов, семенил мастер Середавин. Не в пример многим на лице его растерянности не было. Видимо, это внешнее спокойствие, эта непроницаемость мастера и явились причиной внезапной вспышки доверия к нему со стороны Карцева. А может быть, и не вспышки. Возможно, в такие напряженные моменты всеобщей мобилизации сил и чувств, именно в эти моменты и приоткрывается истинная сущность чужих характеров? Происходит как бы машинальная переоценка?

— Что делать, Петр Матвеич? — спросил Карцев.

— Что делать… Мозгой шевелить! Одной бригадой этого не заткнешь… — показал тот рукой на землю, покрытую гибельными язвами.

На смену тусклому рассвету из-за дальних отлогих холмов выбралось понурое солнце и скупо осветило клок степи, ощетинившийся грифонами. Карцев сел, опустив ноги в овраг, откуда потягивало чистым ветерком. Болела голова, все тело, бешено колотилось сердце, прогоняя отравленную газом кровь, но Карцев о себе не думал, считая, что болеть в тридцать лет — позор.

За спиной разговаривали, пристукивали нога об ногу, притопывали на холоде рабочие.

— Эх, чайку бы горячего, да покрепче! — вздохнул кто-то.

— А может, перцовочки?

— Нет, хочу чаю.

— Ишь ты! Худо дело: бабка чаю захотела…

— И впрямь захворал мужик, а то с чего бы?

— Может, тебе кирюшкинского чайку зачерпнуть? — показали на речку, подковыривая, перебрасываясь шутками, словно никого и не касалось происходящее на этом взбунтовавшемся куске земли. А между тем, каждый прекрасно знал: немало придется попыхтеть, прежде чем удастся вытащить завязший здесь коготок. И каждый знал, что на смену короткому безделью, недолгой вынужденной передышке скоро нагрянет жестоко изматывающий авральный труд, и в нем растворится страх, неуверенность, растерянность — все то, что испытывает солдат в минуты неясности, пока командир не возьмет на себя ответственность и не отдаст приказ.

Безделье кончилось с того часа, как появился Хвалынский со специалистами. С ними прибыла группа газоспасателей. Посовещались на ходу и — распоряжение: поднять трубы и произвести лубрикацию скважины. Иными словами: заглушить ее пробкой из ветоши, пропитанной цементом и жидким стеклом, и тем самым перекрыть выход газа по пластам.