Преодоление

В этот же день началась работа военно-полевого военкомата. Из нашего села и из окрестностей таких, как я, много собрали. Мне тогда было семнадцать с половиной, а были и те, кому ещё и семнадцати не стукнуло. Никогда не думал, что начнём воевать именно так. Представлял, что нас переоденут в военную форму, присягу примем, автоматы дадут. А никто и не думал этого делать. На дворе сорок четвёртый год, это же не сорок первый, оружия было вдоволь, а нам по одной винтовке на троих. Кто в лаптях, кто в опорках, а кто и босяком, так и пошли на передовую.

И вот таких, необученных мальчишек, погнали искупать вину, тех, кто бросил нас тогда в сорок первом на милость победителя. Нас швыряли в атаки перед регулярными войсками. Это очень страшно, бежать в атаку, да ещё без оружия. Бежишь и кричишь от страха, больше ты ничего и не можешь. Куда бежишь? Зачем бежишь? Впереди пулемёты, сзади пулемёты. От этой жути, люди с ума сходили».

Отец невесело усмехнулся: «После первой атаки я не мог рот закрыть, вся слизистая не просто высохла, а покрылась коростой. Потом меня уже научили, что прежде чем бежать нужно на мокрый палец соли набрать и зубы намазать. Мы месяц шли пред войсками, в наш отряд добавлялись всё новые и новые «предатели». У меня уже был трофейный автомат, и я научился опасаться пуль. Когда пришёл приказ 26-й год снять с фронта, оказалось, что из нашего села «снимать» то уже и некого. Вон, сейчас на чёрном обелиске в центре села, все мои дружки записаны. Зачем это сделали, неужели так было нужно? Сколько народу за просто так положили. Почему нас никто не пожалел, ведь мы были почти ещё дети?

И, знаешь, что было самое изматывающее? На самом деле, даже не эти атаки, нет, а то, что за мной весь этот месяц отец на подводе ехал. И после каждого боя штрафников он приходил, чтобы забрать тело сына и похоронить по-людски. Отца не пускали к нам, но я иногда видел его издалека. Я очень жалел его, и мне хотелось, чтобы меня поскорее убили, ведь всё равно убьют, что же старику мучиться. А мама всё это время не вставала с колен, и я это чувствовал.

Потом я попал в учебку, стал танкистом и продолжил воевать. Твой дядя Лёша в 26 уже был подполковником и командиром полка, а Днепр форсировал рядовым штрафбата. Удивляешься? Война, брат, а у войны своя справедливость. Всем хотелось выжить, и часто за счёт других». Батя тогда курил, он затянется, помолчит, словно смотрит куда-то туда, в глубину лет, а потом снова продолжает. «После Днепра ему вернули ордена, восстановили в партии, а звание оставили «рядовой». И ведь не озлобился.

Мы с твоим дядей дважды на фронте пересекались. И всё время только мельком. Один раз из проезжающего мимо грузовика, слышу, кричит кто-то: «Хлопцы! А у вас такого-то нету»? «Да как же нету?! Вот я»! Стоим в проезжающих навстречу друг другу машинах и машем руками, а останавливаться нельзя колонны идут. А другой раз на станции, наш состав уже двигаться начал, а я его вдруг увидел: «Алёша, — кричу, — братик»! Он к вагону, мы руки друг к другу тянем, чтобы прикоснуться, а не можем. Долго он мне в след бежал, всё догнать хотел.

В самом начале сорок пятого ещё и двое бабушкиных внуков ушли на фронт, твои двоюродные братья. Женщины на Украине рано рожают, а я в семье был самым последним, ну и, понятное дело, самым любимым. У старшей сестры сыновья подрасти успели, вот на фронт и попали. Бедная моя мама, как она вымаливала Алёшу, потом меня, а потом ещё и внуков. Днём в поле, ночью на коленях.

Всё было, и в танке горел, на Зиеловских высотах под Берлином, вдвоём с командиром роты живыми остались. Последние дни войны, а у нас столько экипажей сгорело, какой же всё-таки кровью, нам эта Победа далась.

Да, война закончилась, и все мы вернулись, в разное время, но вернулись. Это было как чудо, представляешь, четверо мужчин из одного дома ушли на фронт, и все четверо вернулись. Вот только бабушка не вернулась с той войны. Нас вымолила, успокоилась, что все мы живы, здоровы, плакала от счастья, а потом умерла. Совсем ещё нестарая женщина, ей даже шестидесяти не было.

В тот же победный год она сразу тяжело заболела, промучилась ещё немного и умерла. Простая неграмотная крестьянка. Какой наградой, сынок, оценишь её подвиг, каким орденом? Её награда от Бога, — сыновья и внуки, которых она не отдала смерти. А то, что от людей, всё это суета, дым». Отец потрепал меня рукой по волосам: «Сын, живи порядочным человеком, не подличай по жизни, не приведи Бог, чтобы кто плакал из-за тебя. И будешь ты мне орденом».