Преодоление

Матушки рассказывали, что владыка заедет, помолится и бывает подолгу сидит в одиночестве за столом, за котором работал святитель, а один раз даже попросил постелить и отдыхал на его кровати. Интересно, о чём он думает, когда приезжает в этот скромный деревенский домик, в котором доживал свой век маленький согбенный старичок, волей обстоятельств, ставший столпом Церкви, на который она опиралась целых тридцать три года, страшных и мучительных тридцать три года гонений.

Все они, эти святители, и Фаддей Тверской, и Афанасий Ковровский, и ещё сотни других, таких же, сумели подвигом своей жизни сохранить Церковь и передать её неповреждённой следующим поколениям. Наверно этот, уже старый человек, много лет управляющий епархией, приезжает в домик к святителю посоветоваться с ним и просто поговорить. Его поколению епископов пришлось поднимать из руин то, что было разрушено в годы гонений.

Многое построено и восстановлено, но остаётся самое трудное — люди. В наше постхристианское время не очень-то хотят задумываться о грехе. И ещё, где тот предел компромиссу между церковью и обществом, как найти золотую середину и в то же время сохранить веру в чистоте. Святителям эпохи гонений приходилось больше отвечать за самих себя, а сегодня главные мысли епископа о пасомых. И Господь спросит именно за людей, вверенных его попечению.

Годы берут своё и недалёк день, когда придётся передавать епархию более молодому преемнику. Кто придёт на его место, продолжит дело и сохранит неповреждённой веру отцов, которую отстояли святитель Афанасий и вся иже с ним?

Однажды я слышал как один пожилой епископ, обращаясь к окружавшим его священникам, сказал: «Отцы, я уже старый человек, Господь поднял меня в Церкви на большую высоту. Годы прошли, наступает время держать отчёт. И задумаешься порой, а может, было бы лучше, оставаться простым монахом, или даже церковным сторожем»?

Вскоре после Пасхи в домик святителя Афанасия снова заезжал всё тот же владыка и рассказывал как у них в епархии праздновали Воскресение Христово:

— Пасха день великий, любой человек имеет право праздновать его, как самый главный день своей жизни. Постился он, или нет, готовился к нему сугубо, или только вспомнил о нём накануне, не важно, главное, чтобы этот день однажды стал для него самым главным днём. Какой-то святой сказал, что, если встретишь в этот день зверя, то и того поприветствуй: «Христос воскрес»! Подготовили мы поздравление к верующим епархии, отправили подарочки в больницы и тюрьмы, а всё одно чувствую, о ком-то я забыл. И вдруг как осенило — про бомжей у кафедрального собора забыл. Это же самый что ни на есть околоцерковный народ, неизменно встречают меня перед службой и поздравляют с праздником. Даю задание посчитать, сколько у нас около собора такого люду собирается. Отвечают: в разное время замечено человек около ста. Хорошо, подготовили мы для них сотню подарочков и назначили время встречи.

В назначенный час подъезжаю к храму, гляжу, а никого нет. Как обычно, разгуливает какая-то группа провинциальных туристов в костюмах и при галстуках, а бомжей нет.

— Где бомжи? — спрашиваю настоятеля.

— Как где, владыка, так вот же они, — и указывает рукой на туристов.

Присмотрелся к ним, и точно, знакомые всё лица, только не привычно спитые, а разумные человеческие с осмысленным выражением глаз. Только было их человек двадцать, не больше. Заходим в храм, начали молиться, смотрю число молящихся прибывает.

Оказывается, бомжи сперва не поверили, что и с ними могут обращаться как с людьми. Так что епископа встречали только самые отчаянные, остальные попрятались, опасаясь облавы. Потом посмотрели, что милиции нет, и стали потихоньку подходить и присоединяться к общей молитве. И что запомнилось, число подарков готовили приблизительно, а угадали точь-в-точь.

Вечереет. Мы сидим в трапезной за столом в домике святителя Афанасия, дежурная послушница, что пересказывает мне рассказ владыки, вдруг замолкает, и, указывая рукой на фотографию святителя, что висит здесь же над столом, радостно восклицает.

— Ой, батюшка! Вы посмотрите, а святитель-то снова улыбается, ну, точно как и тогда, во время рассказа владыки.

Всматриваюсь в лицо святителя Афанасия, лицо доброго дедушки. Самодельная скуфья, сшитая самим владыкой, полностью закрывающая ему лоб, седая раздвоенная борода, и глаза мудрого старого человека. Эти глаза порою кажутся очень печальными, а иногда, действительно, могут смеяться. Что это, ещё одно чудо в домике святителя Афанасия? А может это наша совесть, словно в зеркале, отражаясь в этих глазах, радуется за нас и обличает одновременно?

Валя, Валентина, что с тобой теперь