Преподобный Амвросий (СИ)

Седьмого октября настоятельница обители испытывала невыносимую тоску. Душа ее находилась в таком безотрадном состоянии, что нигде и ничто не могло ей дать ни малейшего утешения. Это, как она выражалась, было как бы предощущением адских мучений. Вошедши в келлию болящего старца, она объяснила ему свое страшно тяжелое состояние. Оказалось, что и сам старец переживал такое же невыразимо-томительное искушение. Вероятно, ему промыслительно было попущено испытать, на некоторое время, как бы оставление его Богом, дабы дать ему вполне уразуметь бедность и немощь человеческого естества. Выслушав настоятельницу, старец сказал:

«Я чувствую то, чего во всю жизнь мою не испытывал».

По объяснению старца о. Иосифа, батюшка в это время томился скорбями и грехами своих многочисленных духовных детей. В один из предсмертных дней старца духовник его, о. Феодор, сказал ему: «Батюшка, вот вы умираете, на кого обитель свою оставляете?» Старец ответил ему следующими словами: «Обитель оставляю Царице Небесной; а я свой крест позолотил».

Восьмого октября, в шесть часов утра, старец сказал, что его очень знобит, и в лице он очень изменился. Спустя несколько минут с больным сделался жар, и он забылся. Через час попросил ухи, но вдруг так ослабел, что с трудом мог назвать - чего хотел. Жар усилился, и начался бред. Тотчас же послали в скит за скитоначальником о. иеромонахом Анатолием и за о. иеросхимонахом Иосифом. Последний вскоре приехал и по приезде тотчас же торопливо прошел к старцу. Выйдя от него через несколько минут, он сказал присутствующим: «Напрасно вы здесь толпитесь: ведь старец не говорит, и нет надежды на его выздоровление». Вскоре приехал и о. Анатолий. Весь этот день больной все более и более слабел, так что уже и говорить не мог. Жар у него усиливался, доходя до 40 градусов. Вероятно, старец испытывал в это время мучительные в теле боли, не дававшие ему спокойно лежать в постели, потому что он то и дело подавал знак бывшим при нем о. Иосифу с келейником о. Александром, чтобы его подняли; но лишь только поднимут, он опять давал знак, чтобы его положили в постель. Вместе с тем его трясло, как в лихорадке. К вечеру возвратился московский доктор, но уже нашел старца безнадежным. Ему вдруг сделалось так плохо, что думали - он уже кончается, и потому о. Иосиф прочитал для него отходную. Решено было, наконец, старца особоровать. Пока шли приготовления к соборованию, было уже 11 часов вечера. И вот скитоначальник о. Анатолий с о. Иосифом и духовником старца о. Феодором начали чин елеосвящения, во время которого батюшка лежал уже без сознания. Тяжелое, хриплое дыхание его, вероятно от скопившейся мокроты, которую старец не имел силы откашлянуть, слышно было за две комнаты. Сестры стояли в приемной и молились. Когда кончилось соборование, стоявшие тут молитвенницы входили к старцу по трое, чтобы взглянуть на свое угасавшее светило и навеки проститься с дорогим, любвеобильным отцом, к которому они привыкли прибегать во всякой скорби, и который всегда так утешал их и ободрял. Едва сдерживая рыдания, боясь нарушить тишину, сестры молча кланялись старцу в ноги и целовали без движения лежавшую его руку, которая горела огнем, заглядывали в лицо, желая яснее запечатлеть в себе дорогие черты, затем тотчас же выходили в противоположную дверь. У некоторых таилась еще слабая надежда, что, быть может, это еще не конец, быть может, снова откроются эти глаза и будут ласково смотреть на них, быть может, рука эта еще не раз осенит их крестным знамением или с отеческою любовью похлопает по голове виновную. Но нет, - то была напрасная надежда.

После 12 часов ночи у старца показалась испарина, и жар начал спадать. Это несколько ободрило всех. Потом он пришел в сознание, и этим моментом воспользовались, чтобы приобщить его Св. Христовых Таин. Это было около двух часов ночи. Приобщал о. Иосиф.

В эту ночь одна из близких учениц старца несколько раз входила вместе с другой монахиней в комнату батюшки посмотреть на больного, и их обеих поражало необыкновенно светлое выражение лица старца. Глаза его были пристально устремлены вдаль, и он как будто бы беседовал с кем-то видимым только одному ему. Весь следующий день старец не терял сознания, выпил несколько глотков кофе, встал с постели, когда понадобилось отодвинуть от стены его кровать, сделал даже несколько шагов к своему столику. Но это было самое короткое время. Когда подошла к нему настоятельница, он уже опять лежал и, ласково посмотрев на нее, тихо промолвил: «Плохо, мать!» Всем окружавшим его и ухаживавшим за ним, или особенно потрудившимся по исполнению его распоряжений, он выражал в эти дни самую трогательную признательность. Так, будучи еще в силах, он однажды с любовию обнял помогавшего ему по устройству обители о. Иоиля и долго что-то говорил ему, но уже так тихо, что тот ничего не мог понять.