Прерванная игра

Раньше улица была непроезжей: редкий шофер отчаивался завертывать на эти ухабы - вся она была во власти пешеходов. И теперь старожилы по закоренелой привычке не разбирали, где тротуар, где проезжая часть.

Словом, обычная тихая улочка в провинциальном городишке. Самая что ни на есть идиллическая картина: по-воскресному праздничный люд бредет кто куда по своим обывательским делам.

И вдруг чей-то заполошно азартный возглас:

- Заяц!

Мгновенное оживление судорогой прокатилось по улице.

И верно: ошалевший косой прыгает вдоль трамвайных путей, своими хитрыми петлистыми скачками мечется в узком овраге улицы на виду у людей, как на цирковой арене. Вся его заячья премудрость - путать следы - ни к чему. Но косой упорно петляет. Должно быть, кто-то поймал его в лесу и привез на электричке, а на вокзале заяц удрал. На его счастье, в этот момент нет ни трамвая, ни бродячих собак. Только едва ли зайцу легче от этого - каждый прохожий, завидя пушистый комок, скачущий по улице, превращался в охотника. Крики и свист подстегивают затравленного зверька: он еще усерднее выделывает свои замысловатые петли.

Трое парней перегородили улицу. Заяц оказался проворнее их прошмыгнул между ногами у одного раззявы. Вдогонку парень запустил в зайца собственной ушанкой. Легкого удара было достаточно, чтобы сбить косого с ног. Парень плашмя рухнул на него сверху, но в руках - одна ушанка. Заяц и на этот раз был шустрее.

Свист и улюлюканье слышались уже вдалеке наверху улицы.

Я так и ке узнал о судьбе зайца. Удалось ли ему достичь загородной рощи или он стал чьей-нибудь добычей?

Чувствами, обостренными ожиданием предстоящей казни, я особенно ясно представил сейчас ужас, который должен был испытыьать несчастный зверек.

...Во сне я был одновременно и зайцем и охотником. Я затаился в кустах. Бежать некуда - роща окружена городскими улицами, они переполнены праздными людьми. Каждый из них, стоит мне появиться, станет безжалостным охотником. Больше всего я боюсь, что меня выдадут уши,- они, конечно, торчат над снеговой папахой. Хорошо бы ввести моду: подрезать зайцам уши, как догам. Тогда бы они не выдали меня. Я - охотник - давно уже выследил зайца и про себя посмеиваюсь над его наивностью: выбрал место, где спрятаться!

Заяц тоже знает, что обречен,- готовится к последнему, отчаянному прыжку. Но руки охотника уже готовы схватить зайца. Куда ему деться с такими длинными ушами?

Моя рука вот-вот ощутит теплую мякоть заячьих ушей.

- Не смей этого делать! - произнес знакомый голос, сразу никак не могу вспомнить чей.

* * *

Проснулся оттого, что сам шептал: "Не смей этого делать!" Чем-то эта фраза поразила, будто меня внезапно окатили ушатом холодной воды. Даже и наяву мысленно слышу тот же поразительно знакомый голос: "Не смей этого делать!"

Так ведь точно эта же фраза, произнесенная тем же голосом, который приснился мне, мелькнула в сознании у мальчишки, когда он с проволочным колпаком на голове сидел у камина!

Тогда я не обратил на нее внимания. Изо всех сил пытаюсь вспомнить, к чему относились эти слова. Интонации голоса Виктора были беспрекословными, запрет категорическим: "Не смей этого делать!"

Что же замышлял мальчишка? Я был убежден: нужно во что бы то ни стало вспомнить все самые закоулочные мысли мальчишки, которые промелькивали у него за эти четыре часа - от этого будет зависеть наша судьба. Сейчас я твердо знал; угрызения совести, которые мучали меня, были не моими мальчишкиными. Где-то на самом дне подсознания я знал, что замышлял сделать мальчишка, ксифонная запись передала в мой мозг не только информацию о том, что совершал он и о чем думал в эти четыре часа, но и самые потаенные его намерения.

"Меня пожалел один толь-ко мальчик".

Бестелесные интонации машинного голоса четко воспроизвелись в памяти. Бог мой! Я ведь уже тогда почти догадался обо всем.

"Не смей этого делать!"

Лицо Виктора словно вытесано резцом. Продольные морщины, рассекавшие его щеки, углубились и одеревенели. Оя повернулся спиной к затопленному камину - из-за черной тени высокий лоб кажется вытесанным из базальта.

"Она останется одна. Совсем одна!"

Эти слова произнес я - мальчишка. Я о чем-то прошу, даже умоляю Виктора.

"Она всего лишь машина - она не может страдать от одиночества".

"Дядя Виктор, - настаиваю я, - Вы же сами говорили:

"Никому до конца не известно, что она может".

"Да. И поэтому нельзя вводить в нее лишнюю информацию - только то, что требуется для обслуживания планетоида. Еcли бы... если бы ничего этого не произошло, ты бы сам стал мантенераиком. Поэтому я и доверил тебе пароль. Один только ты знаешь пароль. Ты и я".

Дальнейшее как обрезало. Вспышкой памяти осветило только кусочек сцены - разговор мальчишки с Виктором.

Пароль. Снова пароль. О каком пароле он говорил? Почему Эва знает, что должен быть какой-то пароль?

Еще немного, и я свихнусь.

От сумасшествия меня спасли тюремщики.