Прерванное молчание

— Перестань, Миллер! — Отрезал он. — Ты же говорил уже со следователями, с врачами и еще с дюжиной людей, которых я никогда не видел. Ты все знаешь, что тебе еще нужно? Оставьте меня в покое!

— Да, но я также говорил и с твое матерью, — выложил я первый козырь.

Лицо Эрика моментально переменилось. Былой запал и напускная бравада уступили место растерянности и страху. Да, именно страху. В один миг передо мной снова оказался напуганный пятнадцатилетний мальчик. Он смотрел на меня широко открытыми глазами через все пространство небольшой комнаты и тяжело дышал. Он смотрел прямо мне в глаза и как будто не мог поверить услышанному, губы его между тем беззвучно произнесли: «Что?» Он стоял спиной к зеркальному стеклу, и поэтому только я один видел, как он задал этот немой вопрос.

— Я говорил с твоей матерью, Эрик, — медленно повторил я.

Он подошел ближе и сел напротив. Стоун молчал, но все, что он хотел сказать, было буквально написано на его лице, причем написано крупными буквами. Он как будто спрашивал: «Ну и что она сказала?». Но вслух парень по-прежнему не произносил ни слова.

— Ты знаешь, почему она оставила тебя с отцом после развода? — Это был второй козырь, но я уже сомневался, стоит ли продолжать.

Эрик был выбит из колеи и не знал, что ему делать, куда спрятаться. Он не ответил на вопрос, тяжело вздохнул, опустил глаза, встал со стула, отошел к стене и отвернулся. Я не решался больше ничего говорить, отчасти потому, что боялся того, что могу услышать. Но я чувствовал, Эрик был на пределе и малейший толчок взорвал бы его. Именно на это я и рассчитывал, но теперь мне вдруг стало страшно: все-таки одно дело, когда перед тобой раскрывает душу пятнадцатилетний мальчишка, и совсем другое, когда на тебя выливаются откровения взрослого двадцатилетнего парня. К тому же, это был далеко не простой парень. Я сидел там, захлебываясь собственной жалостью и опасениями, подбирая слова. Но слова были давно подобраны, и они были просты.

— Эрик, что сделал твой отец? — Выстрелил я в третий раз.

Ответа не было, и тогда я повторил свой вопрос.

— Что сделал твой отец, Эрик?

Стоун по-прежнему стоял ко мне спиной, но я видел, как медленно поднимаются и опускаются его плечи от резких глубоких вдохов и выдохов. Я видел, как он закрыл лицо ладонями и так простоял еще минуты две. Он был готов сдаться. Так просто, подумал я. Так всё было просто. Один-два правильных вопроса. Только сложность всегда и заключается в том, чтобы найти эти нужные вопросы. Если бы все мы всегда задавали правильные вопросы, возможно, мир был бы другим.

— Он изнасиловал меня, — наконец заговорил Эрик, опуская руки. — Меня и мою сестру, — Стоун говорил очень тихо и медленно, делая большие паузы между короткими предложениями, иногда повторяя сказанное. — Не раз и не два.

На этом он повернулся и смотрел теперь мне в глаза. По щекам его текли слезы. При этом он не всхлипывал и не рыдал. Просто слезы ручьями текли из его глаз, сам же Эрик как будто не замечал этого.

— Не раз и не два, Миллер. Много раз, — он сел напротив и уставился на меня.

Я весь вытянулся, потому что ощущение было такое, что он смотрел мне не в глаза, а в самую душу, и говорил все это кому-то, кто существовал только в глубине моего сознания.

— Первый раз, когда мне было двенадцать. Он сначала сделал это с ней. А потом сказал, чтобы я тоже. А если я отказывался, он избивал нас. И я сначала думал, пусть лучше бьет меня. Но он начинал бить и сестру. Поэтому я делал, как он говорил. У меня просто не было выбора. Я не мог поступить иначе. Я не мог ничего сделать. Господи! Мне же было двенадцать лет! Что я мог… — он остановился, закусил нижнюю губу и замолчал на несколько минут.

Я не знал, что сказать. Я был раздавлен и размазан со всем своим психиатрическим опытом и образованием. Я был чисто по-человечески впечатан в белую стену этой тесной комнаты. У меня ком стоял в горле, так что говорить было невозможно. Я смотрел перед собой и больше не видел жестокого малолетнего убийцу. Не то чтобы теперь я мог оправдать Эрика, просто то, что он сделал, уже не казалось преступлением. Он больше не был для меня преступником. Теперь передо мной сидел маленький мальчик, которому страшно не повезло в жизни, который в самом невинном возрасте попал в мясорубку, беспощадно перемоловшую все светлое, что в нем было. Вместо жестокости я видел теперь только трагедию без начала и без конца. Мне вдруг захотелось подойти к Эрику, обнять его, положить руку ему на плечо и сказать, что все еще может быть нормально. Но, во-первых, я прекрасно знал, что нормально ничего уже быть не может, а, во-вторых, я не мог не то что оторваться от стула, я не мог даже пошевелиться. Но, как выяснилось, это была далеко не вся история, и через несколько минут Эрик продолжил.