Преследование

Мы долго шли молча. Я думал: так ли повезло Васе, как мне? Или ему впрямь повезло — старшая не решилась бы сама убить его, потаскала по тугаям да привела под шпор дяди Ивана?

— Вы не говорите отцу, что я вам все рассказала, — попросила Нина, когда, забрав фазанов и уток, мы подходили к хутору.

— Конечно, нет! Зачем же? Дядя Иван сам откроется.

— Не знаю… Впервые я видела отца таким испуганным. Он никогда никого не боялся.

— Еще бы… Остановятся ли бандиты перед убийством старика, десятерых женщин и детей? Не остановятся.

— Но и мы постреляли бы не одного! — гордо сказала Нина.

— Вы могли ни одного и не увидеть…

— Как же так?

— Подожгли бы они ночью ваш дом, да и поубивали вас всех из камыша. Тем оружием, что у вас взяли. — И мне припомнилось полуночное дежурство дяди Ивана. Очевидно, он думал, как и я.

— Отец очень жалеет свое ружье, — помолчав, проговорила Нина. — У него бельгийская трехстволка была. Два ружейных, а третий ствол под винтовочный патрон, нарезной. Не любит жаканов отец.

— Да, пули варварские, — согласился я.

До нас уже долетал многоголосый лай с псарни Послышался тупой стук бондарского молотка. Мы вышли на поляну перед домом, на которой резвилась вся свора. Завидев нас, собаки лениво, по обязанности, тявкнули в нашу сторону и вновь принялись за прерванную игру Дядя Иван натягивал обруч на бочку, видимо, со свежезасоленной рыбой, и куча окуней и сазанов, насыпанных на брезент, ждала своей очереди Вася Кабаргин сидел на крылечке и курил. Увидев нас, он поднялся, швырнул окурок оземь и махнул рукой, всем своим видом показывая, что его попытка разговорить старшую дочь была напрасна. Из коптильни высунулось на мгновение полное красное лицо Нади — жены охотника. В окнах виднелись прижатые к стеклам носы малолеток.

— Э-э, — протянул, обернувшись, дядя Иван. — Только вы сегодня удачливы.

— С ним на охоту, что в кино ходить, — кивнув в мою сторону, рассмеялась Нина. — Мы еще семь кабанов завалили!

— Да ну! — Охотник смотрел на дочь с восхищением, а на меня с завистью. — Счастливчик тебе в напарники попался. И птицы уйму набили. Этак мне раньше уговору в Гуляевку ехать придется.

— У вас на рыб безгласных улов, — сказал я, отцепляя вязки с дичью и складывая ее в ларь.

— И то… — согласился дядя Иван. — А на обходе капканов ноги да время убил. И у Зины охота не пошла. Фазан да утка на двоих. Ну вы-то расходились! Обедать — потом все остальное.

— А мы с Ниной, — чуть покривил я душой, — думали, что засветло за мясом сходим… Чтоб Новый год как следует праздновать.

Нина опустила взгляд, и я видел, как порозовели ее щеки.

— Да, отец, так лучше, по-моему…

— Дело говоришь — твоя взяла.

С кабанятиной вернулись уж затемно. Еда в русской печке остыть не успела. И сразу за стол.

— За победу, сынки! — сказал дядя Иван, поднимая стакан со спиртом из нашей фляжки. — За скорую победу!

— За победу! — сказал я. — А вы своей охотой да рыбачеством, поди, целую роту кормите.

Выпили. Дядя Иван до дна, а мы пригубили. Он глянул на нас, занюхивая хлебом:

— Роту не роту, а взвод, надо думать, обеспечиваем питанием круглый год. И одежкой тоже. Третий год как война. Деньги, которые причитаются нам, кроме как на провизию, керосин там, сдаем. Тысяч двести.

Дядя Иван взял крышку от фляжки, пригляделся.

— Позаимствовали… — опережая вопрос, сказал я.

— У хорошего человека позаимствовали, невоенные люди…

— Что ж вы в гости к хорошему человеку не наведаетесь?

— Туда да обратно — двое суток пройдет…

— У вас псарня целая — защитят семью от волков, — напомнил я дяде Ивану его похвальбу.

— Да не от двуногих… — задумчиво протянул старик.

— Давно они были?

Дядя Иван покосился в сторону кухни, откуда слышался звонкий голос Нины.

— Сказала, значит… О нас обо всех не подумала. Стало быть, так… Первый раз приволоклись на пятнадцатое в ночь. Как раз заутро должен я был в Гуляевку податься с рыбой мороженой да копченой, дичью, солонины две бочки десятиведерные приготовил, сала там… Все, что за месяц напромышляли… Семеро у окон топталось. Грохочут: «Открывай!» Думал я в них пальнуть… Так ведь подожгут и по одному перестреляют на выходе. Что им дети? Али девки? Женщины… Открыл. Грязные, мокрые по пояс. Я им на дверь спальни показываю: «Женщины там. Войдете — убьют». А за перегородкой малолетки в рев — чужаки, боятся. «Э-э, — говорят, — свои есть, что нам русские свиноедки! Ружья давай! Еду давай!» — «Вот ружья», — говорю. На стене три висело. Две двустволки так себе, а третье, любимое, бельгийское, два ружейных, а под ними винтовочный ствол нарезной. Под наш патрон, под русский. Верно, по особому заказу делали. Именное, да не по нашему выгравировано. Десять тысяч за него перед самой войной дал. Эх.

— Вы ешьте, дядя Иван. Закусить забыли…