Преследование

— С нами поедешь в Бурылбайтал. Скажи, Ахмет-ходжа, почему Богсмбаевы не остались в Бурылбайтальском рабочем отряде, а подались в Тасаральскую? Не медом же там кормят?

— Начальник чакчаган… Плохой начальник.

— Спесивый, говоришь? Зачем же им нужен плохой начальник?

— У хорошего чабана барана за деньги не уведешь, а спесивый за лишний поклон отдаст… Говорят, чакчаган все кабинет свой перестраивает, чтоб больше стульев поместилось Чем больше стульев в кабинете, тем крупней начальник.

— А в Бурылбайтале не такой?

— Тот и в землянке будет, а человека не обидит.

— Не понимаю я тебя, Ахмет-ходжа, зачем же бандитам у тасаральского начальника прятаться? — спросил я.

— Орозов в своем отряде каждого человека, каждого в своем табуне коня, каждого верблюда, стук каждого мотобота рыбтреста различает. А Тасаральского и по фамилии никто не называет.

— А как же его кличут?

— Пузырем. У него щеки из-за ушей видно.

— Как же ты повел бандитов к дяде Ивану?

— Шелудивому псу тоже еще один день прожить хочется, — вздохнул Ахмет-ходжа.

— Что ж, этот Пузырь знать не знает, что у него под носом делается?

— Он доклады да приказы пишет. А на бумаге люди, что стулья, одинаковы… Что Богомбаев, что Нурпеисов — стулья: поставить туда, поставить сюда. Крутой начальник Пузырь. На него только с затылка и смотрят: прошел в кабинет, в машину прошел. Я говорю, лишь щеки из-за ушей и видно. Он думает — командует! Нет! Им кто хочешь командует. У такого начальника темный человек как под бородой у аллаха…

— Что теперь со мной будет? — после долгого молчания вновь спросил Ахмет-ходжа.

— Как поведешь себя, так с тобой и будет.

Ахмет-ходжа плотнее завернулся в тулуп и затих, будто уснул.

За полночь поредела россыпь желтых огоньков в стороне Гуляевки. Осталось лишь несколько, что светились попарно, будто глаза зверья.

Я очень продрог, и, сколько ни прыгал, колотя валенками один о другой, мороз ледяными иглами пронзил ноги в мокрых портянках. И эти тонкие иглы были так пронзительны, что доставали до сердца — я чувствовал, как оно ежилось.

Да костра-то нельзя разжечь!

Наконец прибыли Кабаргин и старший лейтенант на верблюдах.

Поели горячего мяса, попили горячей шурпы — бульону. Кабаргин в кастрюльке, завернутой в кошму, привез. Как-то пободрей, повеселей стало, когда мы поели и пополнили запасы продуктов. Я сел на лошадь, а Кабаргин и Ахмет-ходжа — на верблюдов и, простившись со старшим лейтенантом, двинулись в пески Саксаулдала, точно держа курс на будущую зарю.

Так ехали день и второй, еще и еще.

Посыпался густой крупный снег, и сразу потеплело, стих пронзительный ветер. Все скрылось, и в глухой тиши казалось, будто слышится мягкий шорох вяло опускавшихся хлопьев.

Так было всю следующую ночь; мы словно не двинулись с места, потому что движение меж летящего снега не ощущалось. Когда рассвело, снегопад прекратился, тучи исчезли, точно просыпались на землю без остатка. А они на самом деле зависли над горизонтом, словно горы, затягивая восход солнца. Над нашими головами простиралось в самой выси непомерно огромное облако, похожее на белую шкурку каракуля, тугой виток к тугому витку. Его солнце подсвечивало внизу. Наблюдать такое было странно и очень приятно.

Меж холмами стояли саксауловые рощи, серые, без тени на снегу, лохматые, корявые и сквозные. Мы видели, как поднимаются из сугроба и ближнее и самое далекое деревья, каждое в отдельности, само по себе. В тот бессолнечный и слепящий день нервные, измученные деревья выглядели красивыми, замершими в своем безмолвном страдании.

На опушках попадались песчаные акации. Они изящно, совсем как березы, опускали долу прозрачные нежно-фиолетовые пряди ветвей, концы которых утопали в сугробах. Ветвистые кусты тамариска принакрылись снежными папахами. Мелкие шары колючек щеголяли в белых тюбетейках.

Верблюды, очевидно, чувствовали себя нашими хозяевами в прекрасном замершем мире. Они гордо несли свои головы, украшенные рыжими чубами. Толстогубые морды их выражали спокойствие и удовлетворение. Они знали все и ступали, не глядя под ноги, с торжественной церемонностью владык.

А потом рощи остались позади Мы поднялись то ли на плато, то ли на горы, разделяющие бассейны рек Чу и Или. Свистящий ветер с далекого Балхаша, скрытого за снежными увалами, начал сечь лицо. Наш путь запетлял меж буграми — и верблюды старались укрыться от пронизывающих порывов. На зубах заскрипела песчаная пыль, и сохла глотка. Слепящее солнце било сбоку, выжимая слезы. Яркое солнце и желтый песок четко обозначили линию горизонта.

На этой черте увидели идущих чередой пятерых верблюдов. Мы поторопили своих и скоро догнали караван, груженный войлоками и деревянным остовом юрты.

Лучше бы не догоняли этот караван.

Неделю назад банда Богомбаева напала на табун племенных лошадей Бурылбайтальского рабочего отряда. Табунщики отчаянно сопротивлялись, но тщетно. Бандиты наскочили ночью, обезоружили, убили четырех коммунистов и двух комсомольцев, надругались над трупами. Двадцать девять английских жеребцов увели.

Со времен басмачества не видел я таких диких изуверств над людьми.