Преследование

— Да мне сейчас и фазанья грудка костью поперек глотки становится… Забрали ружья, дичь, рыбу, сколько могли унести. А в солонину нагадили, сволочи. Я им: «Хоть вы и не нашего бога люди, да зачем еду портить?» — «Что наше дерьмо, что сало — все одно. Сожрут ваши кызыласкеры» — и ржут. Как сказали они «кызыласкеры», подумал я, что не только не нашего бога люди, а просто басмачи. Только старых меж ними не было Командовал так совсем молодой — рука на перевязи Другой хромает, но без костылей, на клюку опирался вроде вас.

Я подумал: «Это и есть Исмагул и Кадыркул. Досталось им в схватке с Макэ Оморовым, вечная ему память».

— А второй раз когда явились? — спросил я дядю Ивана, угрюмо уставившегося в столешницу.

— Двадцать первого… Похоже, всей бандой — семнадцать пришло. Под утро… Орут, грохочут. Маленькие опять в рев, сердце надрывают. Мы после первого налета, не будь дураки, ружья, вещи, ценное все в камыши снесли. Только вот про чемодан с деньгами в чулане забыли. Чего они нам? Так, на случай держали. Без них тоже нельзя… Все из съестного утащили, в куржуны, сумы переметные, попихали. Мешок муки, что в расходе был, тоже уперли. И снова, как в первый раз, пригрозили. «Никто, кроме тебя, не знает, что мы тут. Придут войска нас ловить — ты выдал».

Дядя Иван замолчал. Лицо побагровело.

«Ишь какие самонадеянные — «войска придут», — я усмехнулся в душе. — Войска… Многого хотите. Или Абджалбек внушил вам, что на двадцать бандитов целую дивизию пошлют? Не пошлют. И нас двоих хватит».

— Тот, что помельче да поюрче, всю картину расписал… — продолжил дядя Иван. — Пули, мол, на тебя пожалеем. Удавку на шею наденем, а сами твоих девок портить станем — от малой до старшей и убивать. Как тебе надоест смотреть, сам и удавишься. Еще запомни — нас поймают, сумеем другим наказать, чтобы расправились с тобой, с собакой.

Сжал дядя Иван вилку в руке, словно нож для удара. Голос его охрип от ярости. Старик помолчал, прокашлялся:

— Пока они шастали из дома в сарай да обратно, я за ними. Приметил — стоит один у угла псарни. Близко не подходит, издали с ними разговаривает. Ругается, мол, у него, у меня то бишь, все ружья не забирайте. Иначе он завтра в Гуляевку побежит, нечем ему охотиться станет, нечем семью кормить. И жена, что из дома вышла, слышала этот разговор. А когда они ушли, мы с Надей, не сговариваясь, решили — тот, который у угла псарни стоял, — Ахмет-ходжа. Чабан. Он из Гуляевки, пасет две отары на северной стороне болота.

— А вы, дядя Иван, не ошиблись?

— На слух, по стуку крыльев, я одногодовалого фазана от двухлетки отличу. И пришли они по тропе с северной стороны болота. Я проследил, куда ушли, — туда же, на север. А там никого, кроме Ахмет-ходжи, нет. Еще старик, старый-престарый, глухой.

— А нас вы туда провести можете, дядя Иван?

— Что вам там делать, невоенные люди? — глядя мне в глаза, спросил охотник.

— Пастбища искать, — ответил я без улыбки.

— Нина вас проводит…

— Она ночью не ходила, — сказал я.

— И это узнал… — крякнул старик. — Проведет. Коли надо…

«Если уж старик решился послать с нами свою любимицу, — подумал я, — то здесь, в случае чего, он без боя не сдастся. И надеется, что ее-то мы в обиду не дадим. А она доложит ему, чем окончилась наша встреча с бандой».

В горницу, где мы ужинали, вошла уже одетая в овчинный полушубок. Нина Добротные болотные сапоги с широкими раструбами были привязаны ремешками к поясу. На одном плече Нины тускло поблескивал «зауэр», а на другом — моток веревки метров этак в тридцать.

— Ни пуха вам, ни пера, невоенные люди, — сказал дядя Иван.

Простились с хозяевами и ушли в морозную и промозглую ночь. Тугаи подтопил туман. Тяжелая тишь стояла над топью. И тучи стлались над тростником, темные и беспросветные.

У поворота тропы на север Нина велела нам обвязаться.

Она пошла первой. Ее фигура маячила впереди расплывчатым, призрачным пятном. Я шел замыкающим. Не минуло и четверти часа, как я раненой ногой угодил в промоину, набрал полный валенок воды. Чертыхнулся про себя и тут же влез в топь другой ногой.

Потом перестал считать купанья, ухая в песчаную, сцепленную корнями камыша жижу. Провалившись по пояс, дернул веревку. Мне помогли выбраться. Тут я увидел, что даже щуплому легковесу Васе Кабаргину крепко досталось. Полы его пальто тоже заледенели.

В рассказе все выглядит быстрым: дни сливаются, будто мы не месяц с лишним бродим, преследуя банду. Да и обо всем, что с нами случалось, не поведаешь. Так и о длинных часах ночного путешествия по болоту.

Снова двинулись по топкой тропе, проваливаясь в булькающую жижу, вытаскивая друг друга, и опять брели, держась за веревку. Пот тек из-под шапки, ел глаза, а ноги ломило от ледяной воды.

— Теперь уже скоро, — неожиданно остановившись, сказала Нина. — Собака брехнула.

Мы не слышали, но поверили ей охотно — чересчур измотались, потеряли ощущение времени. Лишь по тучам, которые обозначились на низком однотонном пологе, поняли — скоро день. И сгустился, стал плотнее, потек накатами клубящийся туман.

Наконец, вышли на сухое место, похоже, остров.