Преследуя восход

Ангар был таким же, как остальные, разве что более запущенным. Он сильно зарос и весь был засыпан мусором — чем угодно, начиная с аккуратных куч домашнего хлама, вываленного прямо через изгородь, черных пластиковых мешков, в которых, казалось, были жуткие расчлененные трупы, и кончая обломками какой-то допотопной техники. Ржавые и безликие, они поднимались вверх, как странная поросль среди моря трав, дров и пурпурного иван-чая высотой по меньшей мере в пять футов, а местами и выше, скрывавшего предательские контуры разбросанного мусора. Огромные рифленые стены ангаров представляли собой интересный контраст: один в современных пастельных тонах на кирпичном фундаменте, другой из простого гальванизированного металла пятидесятых годов — теперь ржавый, сильно заляпанный и, по-видимому, разлагавшийся снизу доверху. К этому ангару и направлялся Джип. Я по-прежнему в молчании следовал за ним, посасывая ладонь и стараясь вспомнить, когда в последний раз делал противостолбнячный укол. Даже при свежем ветре здесь ужасно смердело, но было в атмосфере этого места и нечто худшее, и Джип, по всей видимости, ощущал это так же остро, как я. В сгущавшейся темноте шелест трав звучал, как шепот голосов, и, оглянувшись назад, я увидел, как одно из пятен заколебалось на ветру, так, словно под ним что-то двигалось, все приближаясь и следуя за нами по пятам. Джип тоже увидел это, и я услышал, как дыхание со свистом вырывается из его груди; однако он продолжал свой путь.

Когда мы дошли до стены более старого ангара, Джип, похоже, собрался с силами и пошел дальше своей обычной спокойной походкой, пожалуй, даже слишком спокойной. Во многих местах даже заплаты на стенах наполовину проржавели и были покрыты новыми; то там, то тут они продолжали ржаветь и оставили зияющие рваные дыры в стенах. Рядом с одним из таких отверстий травы, казалось, росли не так густо, и расчищенное пространство было отмечено широким, похожим на шрам участком, усыпанным пеплом. Здесь Джип остановился и стал бить ногой в ржавую стену, подняв при этом неимоверный грохот.

— Вставай, Стриж! Вставай и выходи, паршивый старый паук! У тебя визитеры в гостиной!

С минуту ничего не происходило, и Джип уже собирался снова лягнуть стену, как вдруг что-то зашевелилось, заскрежетало и издало такой сухой и ржавый стон, что я решил, что ангар начал рушиться. Затем из неровной дыры, словно животное из своего логова, выкатилась сгорбившаяся фигура, в которой я распознал человека только по гриве седых волос. Его конечности стали распрямляться, напоминая при этом паучьи, и я увидел, что он облачен в допотопную и грязную черную хламиду, перевязанную на поясе куском сальной веревки, свисавшей ниже колен его мешковатых сероватых брюк. Башмаки его тоже были допотопными, с потрескавшимися подошвами, руки, которыми он загребал землю, как крот когтями, — скрюченными и натруженными. Двигаясь, он издавал шорох, как куча сухих листьев, а исходившее от него зловоние било в нос. Он слегка поднял голову, скосил на нас глаза, не глядя вверх, и весь стал воплощенная хитрость. Одним словом, бездомный бродяга, самый безнадежный из всех, каких мне приходилось встречать, и такой жалкий, что я невольно с недоверием взглянул на Джипа.

Но лицо Джипа в полумраке было бледной маской тревожного ожидания, и он предостерегающе резко помотал головой. Старик кашлянул разок, издав жуткий и жалкий скрежет, с поразительной энергией поднялся и заглянул мне прямо в глаза. Я был так потрясен, что даже отступил назад. Под слоем въевшейся грязи лицо его было твердым и квадратным, все в глубоких морщинах, нос — острым, как бритва, а рот — бесцветной тонкой полоской над выступающим надменным подбородком. Ясные серые глаза вперились в мои с энергией бьющего кулака. Сумасшедший, мелькнуло у меня в голове, психопат…

Мне захотелось повернуться и бежать. Но эти глаза удерживали меня, так змея завораживает кролика, и я вдруг увидел сверкавший в них ум, острый, холодный, злой, безжалостно восприимчивый. Бродяга и псих испарились из моих мыслей; все, что я мог представить: аскет, отшельник, философ. Или жрец. Но тогда какого кошмарного культа?

— Не нравится ему, как я выгляжу, — проскрежетал ржавый голос. Ржавый, но резкий и властный; это обстоятельство меньше удивило меня теперь, чем случись это минуту назад. В его речи проскальзывал намек на акцент, но какой — сказать было нельзя. — Убери отсюда это отродье, штурман, да и сам убирайся. Что мне с ним делать? Я ему ничего не должен. И нет никакой услуги, какую он мог бы мне оказать. Что мне за польза от этой вешалки с пижонской одеждой, пустой скорлупы, фальшивого человека? И от него исходит вонь, это мне не нравится…

Мое терпение лопнуло, и я отрезал:

— А вот это как раз взаимно, так тебя и разэтак, понял?

Старик вскочил с поистине устрашающим рычанием:

— Вон отсюда! А не то я выплесну остатки твоих мозгов, как опивки из стакана!

Рука Джипа поймала мою и сжала: