Преступление и наказание

From whom could she get letters in Petersburg? Luzhin, perhaps? It's true Razumihin was there to protect her, but Razumihin knew nothing of the position.	От кого в Петербурге могла бы она получать письма? (Лужин разве?) Правда, там стережет Разумихин; но Разумихин ничего не знает.
Perhaps it was his duty to tell Razumihin?	Может быть, следует открыться и Разумихину?
He thought of it with repugnance.	Раскольников с омерзением подумал об этом.
In any case he must see Svidrigailov as soon as possible, he decided finally.	"Во всяком случае Свидригайлова надо увидать как можно скорее, - решил он про себя окончательно.
Thank God, the details of the interview were of little consequence, if only he could get at the root of the matter; but if Svidrigailov were capable... if he were intriguing against Dounia--then...	- Слава богу, тут не так нужны подробности, сколько сущность дела; но если, если только способен он, если Свидригайлов что-нибудь интригует против Дуни, - то..."
Raskolnikov was so exhausted by what he had passed through that month that he could only decide such questions in one way; "then I shall kill him," he thought in cold despair.	Раскольников до того устал за все это время, за весь этот месяц, что уже не мог разрешать теперь подобных вопросов иначе, как только одним решением: "Тогда я убью его", - подумал он в холодном отчаянии.
A sudden anguish oppressed his heart, he stood still in the middle of the street and began looking about to see where he was and which way he was going.	Тяжелое чувство сдавило его сердце; он остановился посредине улицы и стал осматриваться: по какой дороге он идет и куда он зашел?
He found himself in X. Prospect, thirty or forty paces from the Hay Market, through which he had come.	Он находился на -ском проспекте, шагах в тридцати или в сорока от Сенной, которую прошел.
The whole second storey of the house on the left was used as a tavern.	Весь второй этаж дома налево был занят трактиром.
All the windows were wide open; judging from the figures moving at the windows, the rooms were full to overflowing.	Все окна были отворены настежь; трактир, судя по двигавшимся фигурам в окнах, был набит битком.
There were sounds of singing, of clarionet and violin, and the boom of a Turkish drum.	В зале разливались песенки, звенели кларнет, скрипка и гремел турецкий барабан.
He could hear women shrieking.	Слышны были женские взвизги.
He was about to turn back wondering why he had come to the X. Prospect, when suddenly at one of the end windows he saw Svidrigailov, sitting at a tea-table right in the open window with a pipe in his mouth.	Он было хотел пойти назад, недоумевая, зачем он повернул на -ский проспект, как вдруг, в одном из крайних отворенных окон трактира, увидел сидевшего у самого окна, за чайным столиком, с трубкою в зубах, Свидригайлова.
Raskolnikov was dreadfully taken aback, almost terrified.	Это страшно, до ужаса поразило его.
Svidrigailov was silently watching and scrutinising him and, what struck Raskolnikov at once, seemed to be meaning to get up and slip away unobserved.	Свидригайлов наблюдал и рассматривал его молча и, что тоже тотчас поразило Раскольникова, кажется, хотел было вставать, чтобы потихоньку успеть уйти, пока его не заметили.