Читаем Преступление и наказание, Часть 4 полностью

"I perceive, Avdotya Romanovna, that you seem disposed to undertake his defence all of a sudden," Luzhin observed, twisting his lips into an ambiguous smile, "there's no doubt that he is an astute man, and insinuating where ladies are concerned, of which Marfa Petrovna, who has died so strangely, is a terrible instance.- Я вижу, что вы, Авдотья Романовна, как-то стали вдруг наклонны к его оправданию, -заметил Лужин, скривя рот в двусмысленную улыбку. - Действительно, он человек хитрый и обольстительный насчет дам, чему плачевным примером служит Марфа Петровна, так странно умершая.
My only desire has been to be of service to you and your mother with my advice, in view of the renewed efforts which may certainly be anticipated from him.Я только хотел послужить вам и вашей мамаше своим советом, ввиду его новых и несомненно предстоящих попыток.
For my part it's my firm conviction, that he will end in a debtor's prison again.Что же до меня касается, то я твердо уверен, что этот человек несомненно исчезнет опять в долговом отделении.
Marfa Petrovna had not the slightest intention of settling anything substantial on him, having regard for his children's interests, and, if she left him anything, it would only be the merest sufficiency, something insignificant and ephemeral, which would not last a year for a man of his habits."Марфа Петровна отнюдь никогда не имела намерения что-нибудь за ним закрепить, имея в виду детей, и если и оставила ему нечто, то разве нечто самое необходимое, малостоящее, эфемерное, чего и на год не хватит человеку с его привычками.
"Pyotr Petrovitch, I beg you," said Dounia, "say no more of Mr. Svidrigailov.- Петр Петрович, прошу вас, - сказала Дуня, -перестанемте о господине Свидригайлове.
It makes me miserable."На меня это наводит тоску.
"He has just been to see me," said Raskolnikov, breaking his silence for the first time.- Он сейчас приходил ко мне, - сказал вдруг Раскольников, в первый раз прерывая молчание.
There were exclamations from all, and they all turned to him.Со всех сторон раздались восклицания, все обратились к нему.
Even Pyotr Petrovitch was roused.Даже Петр Петрович взволновался.
"An hour and a half ago, he came in when I was asleep, waked me, and introduced himself," Raskolnikov continued.- Часа полтора назад, когда я спал, он вошел, разбудил меня и отрекомендовался, - продолжал Раскольников.
"He was fairly cheerful and at ease, and quite hopes that we shall become friends.- Он был довольно развязен и весел и совершенно надеется, что я с ним сойдусь.
He is particularly anxious, by the way, Dounia, for an interview with you, at which he asked me to assist.Между прочим, он очень просит и ищет свидания с тобою, Дуня, а меня просил быть посредником при этом свидании.
He has a proposition to make to you, and he told me about it.У него есть к тебе одно предложение; в чем оно, он мне сообщил.
He told me, too, that a week before her death Marfa Petrovna left you three thousand roubles in her will, Dounia, and that you can receive the money very shortly."Кроме того, он положительно уведомил меня, что Марфа Петровна, за неделю до смерти, успела оставить тебе, Дуня, по завещанию три тысячи рублей, и деньги эти ты можешь теперь получить в самом скором времени.
"Thank God!" cried Pulcheria Alexandrovna, crossing herself.- Слава богу! - вскричала Пульхерия Александровна и перекрестилась.
"Pray for her soul, Dounia!"- Молись за нее, Дуня, молись!
"It's a fact!" broke from Luzhin.- Это действительная правда, - сорвалось у Лужина.
Перейти на страницу:

Похожие книги

Бывшие люди
Бывшие люди

Книга историка и переводчика Дугласа Смита сравнима с легендарными историческими эпопеями – как по масштабу описываемых событий, так и по точности деталей и по душераздирающей драме человеческих судеб. Автору удалось в небольшой по объему книге дать развернутую картину трагедии русской аристократии после крушения империи – фактического уничтожения целого класса в результате советского террора. Значение описываемых в книге событий выходит далеко за пределы семейной истории знаменитых аристократических фамилий. Это часть страшной истории ХХ века – отношений государства и человека, когда огромные группы людей, объединенных общим происхождением, национальностью или убеждениями, объявлялись чуждыми элементами, ненужными и недостойными существования. «Бывшие люди» – бестселлер, вышедший на многих языках и теперь пришедший к русскоязычному читателю.

Дуглас Смит , Максим Горький

Публицистика / Русская классическая проза
Лев Толстой
Лев Толстой

Книга Шкловского емкая. Она удивительно не помещается в узких рамках какого-то определенного жанра. То это спокойный, почти бесстрастный пересказ фактов, то поэтическая мелодия, то страстная полемика, то литературоведческое исследование. Но всегда это раздумье, поиск, напряженная работа мысли… Книга Шкловского о Льве Толстом – роман, увлекательнейший роман мысли. К этой книге автор готовился всю жизнь. Это для нее, для этой книги, Шкловскому надо было быть и романистом, и литературоведом, и критиком, и публицистом, и кинодраматургом, и просто любознательным человеком». <…>Книгу В. Шкловского нельзя читать лениво, ибо автор заставляет читателя самого размышлять. В этом ее немалое достоинство.

Анри Труайя , Виктор Борисович Шкловский , Владимир Артемович Туниманов , Максим Горький , Юлий Исаевич Айхенвальд

Проза / Историческая проза / Русская классическая проза / Биографии и Мемуары / Критика
Вьюга
Вьюга

«…Война уже вошла в медлительную жизнь людей, но о ней еще судили по старым журналам. Еще полуверилось, что война может быть теперь, в наше время. Где-нибудь на востоке, на случай усмирения в Китае, держали солдат в барашковых шапках для охраны границ, но никакой настоящей войны с Россией ни у кого не может быть. Россия больше и сильнее всех на свете, что из того, что потерпела поражение от японцев, и если кто ее тронет, она вся подымется, все миллионы ее православных серых героев. Никто не сомневался, что Россия победит, и больше было любопытства, чем тревоги, что же такое получится, если война уже началась…»

Вениамин Семенович Рудов , Евгений Федорович Богданов , Иван Созонтович Лукаш , Михаил Афанасьевич Булгаков , Надежда Дмитриевна Хвощинская

Фантастика / Приключения / Русская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фантастика: прочее
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза