Преступление и совесть

После того как выяснилось, что свидетель редко приезжает к матери и к родным, проживающим здесь, и что последний раз он был в Киеве в тысяча девятьсот одиннадцатом году, то есть как раз тогда, когда дети Чеберячки выдумали, что они видели у Бейлиса евреев с большими бородами и пейсами, а сыщики установили, что на завод к Зайцеву приходил этот самый Ландау и еще какой-то цадик Этингер, Грузенберг неожиданно спросил:

— Где вы остановились и… извините, есть ли у вас право на жительство в Киеве?

— Да, — ответил свидетель, — только не на дворцовом участке.

— А у вашей матери есть право жительства на Дворцовой площади?

— Да, но я вынужден был прописаться на другом участке.

— Где же вы прописались?

— На старокиевском участке.

— На какой улице?

— Кажется, на Фундуклеевской.

Тогда отозвался прокурор Виппер:

— Не можете ли вы объяснить, как это так получилось, что у вас есть право жительства в Киеве, но не на Дворцовой площади?

— Я сам не знаю.

— Скажите мне, что это за комедия, вы проживаете на Дворцовой площади, и все об этом знают, а прописывают вас на Фундуклеевской улице?

— Я лично пропиской не занимался.

— Вы совсем не интересовались этим? Я хотел выяснить, для чего это было сделано?

— Не знаю, для чего это сделано.

С места сорвался защитник Бейлиса Григорович-Барский и сказал:

— Я хочу просить, господин председатель, чтобы вы объяснили господам присяжным заседателям, что в Киеве евреи имеют право жительства не на всех участках и что это не комедия, а трагедия.

— Объясните мне, господин Ландау, — вступил в допрос Карабчевский, — вот вы — человек, приехавший из-за границы, не смогли добиться, чтобы вас прописали в собственный дом вашей матери?

— Пропиской занимался дворник.

— А там, где вы действительно были прописаны, вы никогда не проживали?

— Нет, не проживал.

Председатель громко спросил:

— Вы купец? Окончили высшее учебное заведение?

— Не закончил.

— А ваши родные?

— Все мои братья закончили высшие учебные заведения, а моя мать потомственная почетная гражданка.

— Господа присяжные судьи, — обратился председатель к заседателям, — евреи, не получившие высшего образования и не принадлежащие к купцам первой гильдии и проживающие на основании других прав, не имеют права жительства на всех участках города Киева.

Находящийся вместе с другими журналистами на хорах Ходошев подумал: «Точно как ты, Шайкеле Ходошев из местечка Ходорков, не имеешь права жительства в Киеве на всех участках. Гордись, Шайкеле, что ты такой уважаемый гражданин своего любимого Киева». Ему хотелось подойти к первому встречному товарищу по перу и поделиться своими мыслями, но он подумал: «К чему это? Разве мне от этого легче станет?.. Хорошая метла нужна для них…»

В зале зашушукались. Виппер с помощниками, а также помощник Шмакова молодой Дурасевич даже приподнялись со своих мест.

В ряду защитников Бейлиса Карабчевский многозначительно посмотрел на своих коллег и подмигнул Грузенбергу, словно говоря: «Дурак — из бани вон… Как нравится вам председатель?»

На это же заседание был приглашен и второй свидетель — цадик Этингер. Так как он не владел русским языком, к нему приставили доверенного переводчика с немецкого, и свидетель давал показания на этом языке.

Как только Этингер показался на свидетельском помосте, по залу снова пронесся разочарованный шепот: это второй цадик?.. Больше всех растерялись обвинители. Так обмануться! От смущения Шмаков спрятал свое красное лицо.

После того как Этингер предстал перед судом, Шмаков поглядел на своего помощника, а тот, задрав голову, хотел узнать у своего идейного руководителя и учителя: что сие означает? Где настоящий цадик с бородой и пейсами, на которого было возложено столько надежд, что именно он поднимет колесницу обвинения на высшую ступень, а оттуда, с высоты, колеса ее спустятся и врежутся в этих российских юристов, защитников, поломают им ребра, чтобы хруст был слышен по всей России, по всему свету… А тут… пред ними предстал нарядный молодой человек, химик, образование получил где-то в Австрии, постоянно проживает в галицийском городе; сюда приезжает в гости к сестре, к жене Марка Зайцева. Последний раз Яков Этингер гостил у сестры в декабре тысяча девятьсот десятого до января тысяча девятьсот одиннадцатого года. Тогда он приехал по делам. Его фирма торгует хлебом и древесиной, о чем свидетельствуют штемпеля в его заграничном паспорте, поставленные соответствующими полицейскими органами. Выходит, что он был в Киеве до убийства Ющинского. А ему хотели приписать, что он является тем, кто подготовил убийство. Оказалось, что он никогда Бейлиса в глаза не видал, что он даже не слыхал, что такой человек, как Мендель Бейлис, существует на свете.

Прокурор Виппер пытался выяснить у этого галицийского купца, что ему известно о хасидах, о цадиках. Но Этингер ничего не знал, он в жизни никогда не был ни у хасидов, ни цадиков, знать ничего не знает. Переводчик, который для Этингера переводил вопросы прокурора, улыбался его ответам.