Преступление и совесть

Теперь, во время допроса Екатерины Дьяконовой, которая после присяги хотела очиститься перед судом и перед самой собой и рассказать всю правду, этот петербургский чиновник-немец решил во что бы то ни стало дискредитировать Дьяконову перед присяжными заседателями — ему хотелось, чтобы они взяли под сомнение ее показания. Виппер волновался, глаза его в паузах между вопросами и ответами метали молнии. Говорил он громко, порой переходя на крик, потом внезапно понижал голос почти до шепота. Так старался он вывести Дьяконову из равновесия. Однако она четко и смело отвечала на все его вопросы.

Тут обвинители решили зачитать показания свидетельницы, которые она давала следователю Машкевичу.

На середину помоста выдвинули кованый ящик, до сих пор стоявший под прикрытием недалеко от присяжных заседателей. В ящике хранились вещественные доказательства. В руках председателя появились пожелтевшие фотографии.

Петр Костенко и Тимка Вайс сидели в зале рядом, а Настя Шишова впереди них. Любопытствующая публика тянулась вперед, кое-кто вставал со своих мест, чтобы разглядеть фотографии. Тут послышались недовольные голоса:

— Садитесь, садитесь, вы нам мешаете.

Пристав держал перед глазами свидетельницы фотографии:

— Вот этот — Латышев, или, как его называли, Рыжий Ванька, — послышался голос Дьяконовой. Ее узкое раскрасневшееся лицо даже не дрогнуло. Глаза ее впились в другую фотографию: — А это — Сингаевский, родной брат Веры Чеберяк. А этот — Рудзинский. Этих троих я видела в тот страшный день в доме Веры Чеберяк.

Казалось, будто воздух в зале суда накалился.

Костенко пробормотал:

— Ты слышишь, Тимка?

Тимка кивнул: он слышит и понимает, что здесь происходит.

Опознанием фотографий подлинных убийц Ющинского заседание суда не закончилось. Из ящика достали кусок наволочки, которую нашли рядом с мертвым телом Ющинского. Эта наволочка стала теперь объектом многих разговоров и толков на суде.

Наволочка переходила из рук в руки и скрупулезно рассматривалась прокурорами и адвокатами, судьями и присяжными заседателями. Присяжные заседатели ощупывали каждый сантиметр — искали следы крови Ющинского.

Послышался голос председателя:

— Вы, свидетельница Дьяконова, видели, из какого материала наволочки у Чеберяк?

— Видела.

— Что это был за материал?

— Мадаполам.

— А вышивку на наволочках видели?

— Видела.

— А других не видели?

— Больше с вышивкой не было.

— А каким цветом была сделана вышивка?

— Черным с красным.

На куске наволочки, который подали Дьяконовой, как раз была такая вышивка, и она узнала ее.

Тишина в зале стала тягостной, невыносимой. Тимка Вайс достал из кармана пачку папирос, вынул одну, зажал зубами. Другой рукой он потормошил сидящего рядом Костенко:

— Что здесь делается, Петро?

— Спокойно, Тимка, во всем разберутся… Спокойно!

— Смотри, Бейлис встал с места.

За деревянной перегородкой на цыпочках стоял Бейлис. Дрожащими руками он упирался в перила, чтобы лучше видеть и слышать, тянулся вперед.

— Ах, ах! — раздавалось с разных концов зала. Люди были просто ошеломлены показаниями свидетельницы.

— Выходит, этой наволочкой заткнули рот несчастному мальчику? — спросил Карабчевский.

— Этой, — ответила свидетельница.

Зал покачнулся в глазах у Бейлиса…

Возбужденный Тимка Вайс уже представлял себе, как Виппер, Замысловский и Шмаков закрывают лица руками от стыда. А подле примостился всполошенный петушок — Дурасевич, который поглаживает встрепанные волосы, и по лицу его стекает пот…

Но тут из кованого сундука вытащили продырявленный у края кусок бумаги, которую тоже нашли в пещере возле трупа Андрея Ющинского. Бумагу, наверно, потеряли те, кто втаскивал труп в пещеру. А возможно, бумага просто прилипла к подошвам кого-нибудь из убийц… Подали ее Дьяконовой.

Дьяконова взяла бумагу в руки, подняла к глазам и сказала:

— Да, это точно такая же бумага, на какой мы писали, когда играли в летучую почту у Веры Чеберяк.

Свидетельница рассказала, что еще до убийства Ющинского она приходила к Вере Чеберяк, в доме которой заставала Латышева, Рудзинского, Сингаевского, Мандзелевского и других. Они представлялись студентами, врачами, фельдшерами или чиновниками разных ведомств.

Бумажка пошла по рукам и вернулась обратно к приставу, тот осторожно положил ее среди других немых свидетелей в углу сундука. Затем пристав достал из сундука пару мальчиковых ботинок и показал свидетельнице.

Екатерина Дьяконова рассказала, что когда-то видела эти ботинки на Андрее Ющинском, а после убийства — на ногах девочки Веры Чеберяк. Когда свидетельница Дьяконова как-то при встрече с Верой Чеберяк спросила, не Андрюшины ли это ботинки, Чеберяк побелела как мел и дрожащими губами пролепетала: «Ты с ума спятила, хочешь потопить меня и себя?»

На тут же проведенной очной ставке Чеберяк всячески отнекивалась, говорила, что ботинки принадлежали ее сыну Жене.

Председатель спросил у свидетельницы:

— Откуда вам известно, что ботинки эти Андрюши Ющинского, а не Жени Чеберяка?

— У Жени ботинки были на пуговицах, а у Андрюши — не резинке.

— Откуда вам известно, что у Жени были только одни ботинки?