Преступление и совесть

— Сейчас… — Отец взял записку из рук девушки, развернул ее и прочитал: «Дорогие родители! Я вынужден был уехать из Киева. Не беспокойтесь. Не могу написать вам, где нахожусь. Узнать обо мне вы всегда сможете у Насти. Яша».

Когда каждый — и отец, и мать — прочитали записку, Настя забрала ее из рук матери и на их глазах порвала на мелкие кусочки.

— Что вы делаете?

— Так надо. Ради Яши и ради вас… — пояснила Настя.

Родители переглянулись, недоумевая.

— Так надо?

— Да.

Пришел из гимназии Нюма. Увидев Настю, он сразу понял цель ее визита.

— Молодой человек, — обратилась Настя к гимназисту, — вы никогда не видали меня у вас в доме…

Кивком Нюма дал ей понять, что ему известно, о чем она говорит.

— Будьте уверены! — сказал гимназист с такой решимостью в голосе, что эта фраза вызвала у курсистки улыбку.

Попрощавшись с Ратнерами, курсистка ушла.

Кивнув в сторону младшего сына, отец произнес:

— Понимаешь, Клара, он тоже с ними…

— Кто?

— Я имею в виду Нюму.

Свидетели

Больше суток продержали Настю в предвариловке жандармского отделения, но потом отпустили домой, так как по существу против нее не было никаких улик. И теперь отец с матерью начали оберегать дочь от всяческих опасностей. Отец особенно привязался к ней после беседы, состоявшейся между ними в подвале предвариловки.

Настя без особого труда добилась, чтобы отец давал ей билеты на заседания процесса, «сколько душе будет угодно», именно так выразился отец. И Настя по возможности тактично пользовалась доверием отца.

Получив на ближайшее заседание сразу три билета, Настя с большой осторожностью разыскала Костенко и Тимку Вайса, передала им два билета, а третий оставила для себя. Между собою они договорились, что там, в зале заседаний, они ни при каких обстоятельствах не покажут вида, что знают друг друга, даже если им придется сидеть рядом.

Небольшой зал Киевского окружного суда в тот день, казалось, был набит порохом. Атмосфера была накалена, и казалось, вот-вот произойдет взрыв. На этом заседании в качестве свидетелей допрашивали сестер Екатерину и Ксению Дьяконовых.

Допрос происходил крайне напряженно. Екатерина Дьяконова — худощавая молодая женщина с заостренными чертами лица — рассказывала страшные вещи: двенадцатого марта она зашла к Вере Чеберяк и застала хозяйку дома возбужденной. Детей не было дома. Свидетельница заметила трех мужчин, шнырявших из комнаты в комнату. «Кто это там у тебя?» — спросила Дьяконова у взволнованной Чеберяк. «Мои знакомые хлопцы», — ответила та. И когда же «знакомые хлопцы» ушли, Вера Чеберяк заметалась по квартире, не находя себе места. Провожая Екатерину Дьяконову, Чеберяк попросила ее прийти ночевать, так как муж работал тогда в почтовом отделении ночью, а оставаться одна она боялась. И сама не знает почему, что-то ее пугает… Дьяконова согласилась и пришла к Чеберяк вечером. Вообще Дьяконова иногда шила для Чеберяк белье — наволочки, наперники, а случалось, и модное платье. Вот совсем недавно Дьяконова сшила ей несколько наволочек на подушки.

Спали обе женщины на одной кровати, а ночью — так рассказывала Дьяконова на суде — она почувствовала в ногах мешок с чем-то твердым. Позже, когда в пещере нашли мертвого Андрюшу, ей пришло в голову, что, возможно, это было его мертвое тело. Позже она подумала, что таинственная беготня «хлопцев» из одной комнаты в другую тоже, очевидно, была связана с мешком. Даже теперь, в зале суда, дрожь пробегает по ее телу — определенно в мешке было тело убитого мальчика, Андрюши Ющинского. И поэтому она не может больше молчать.

Прокурор Виппер, а также Замысловский и Шмаков спросили молодую женщину, почему она не рассказала об этом на допросе у следователя Машкевича. Дьяконова ответила, что, во-первых, она тогда боялась Веры Чеберяк, которая неоднократно угрожала ей, а во-вторых, теперь, после того как она присягнула, она не хочет брать на себя грех и рассказывает все, что помнит и что было на самом деле.

Свидетельница стояла перед судом и смотрела прямо в глаза председателю.

Особенно вызывающе вел себя Виппер. Он не был спокоен, это можно было заметить по выражению его лица. Во время выступления свидетельницы он часто срывался с места, быстро садился снова или же оставался стоять в угрожающей позе, опираясь на пюпитр и слегка наклонив голову. Он часто делал какие-то заметки карандашом, жесты его были четкими и размеренными— по всему чувствовалось, что это в высшей степени практичный и опытный чиновник, умеющий держать себя в суде. Этот человек знал себе цену.