Преступление и совесть

— Очень просто. Когда меня арестуют, общине нужно будет предоставить мне лучших адвокатов, чтобы избавить от полиции и от рук судей и прокуроров. А ведь они будут стремиться осудить меня. Поэтому придется подыскать самых известных адвокатов, чтобы доказать мою невиновность. Понимаете, Степан Иванович?.. Что вы на это скажете?

— Что я скажу на это?.. — Бразуль-Брушковский задумался. — Ваше предложение можно истолковать всяко — например, что вы одумались и хотите поступить как подобает честной женщине, в которой проснулась совесть…

Чеберяк расхохоталась.

— Мне кажется, вы сегодня что-то… господин Бразуль-Брушковский, — сказала она. — До вас не доходит смысл моих слов. Зачем вы мне сказки рассказываете и дурите голову какой-то там совестью? Что за совесть? Об этом может проповедовать священник на амвоне. Это его дело — болтать о честности и совести. Плевать мне на совесть! Нет ее у меня! Есть только интересы любви, денег, желание красиво одеваться и жить легкой, беспечной жизнью. Вот каковы мои интересы. А вы, газетные пачкуны, чепуху несете о правосудии, о правде, совести. Еще с детства я поняла, что сильнее всего в человеке стремление разбогатеть, а для достижения этой цели — все средства хороши. Мой брат Петя говорит, что за один счастливый день в жизни можно разрубить сто туш на мясо. Понимаете, ради одного дня сто туш!

Монолог Чеберяк поразил Бразуля своей жестокостью, прозвучал как эхо из далеких джунглей. Ему казалось, что сюда, в этот прекрасный южный город, каким-то образом попало дикое существо, жаждущее растоптать все достижения человеческого ума и красоты человеческой.

— О чем вы, Степан Иванович, так долго раздумываете? — услышал он несколько охрипший голос Чеберяк. — Раздумываете, и ничего-то вы придумать не можете.

— Мне непонятно, чего вы хотите от меня?

— Чтобы вы передали вашему кагалу все, о чем я говорила. Уверена, что они ухватятся за мое предложение. Но помните: без сорока тысяч ко мне и не подходите. А если…

— Что «если», Вера Владимировна? — нетерпеливо спросил Бразуль.

— Если опоздаете с ответом, пеняйте на себя.

— Но за что, собственно, вы хотите сорок тысяч?

— О большей сумме я еще не думала, — последовал наглый ответ.

Не лучше ли было бросить в лицо этой женщине слова оскорбления и уйти, чтобы больше с нею не встречаться! Но у Бразуля мелькнула мысль, что это он всегда успеет сделать, а пока, если он хочет чего-нибудь добиться, должен действовать осторожно, вести себя осмотрительно и спокойно.

— Ну ладно, Вера Владимировна, я приду с ответом, — подумав, сказал он.

— Когда?

— Через три дня.

— Смотрите, не позже…

Лишь очутившись на улице, Бразуль осознал, чего хотела от него Вера Чеберяк: она берет на себя вину за содеянное убийство и хочет сорок тысяч как бы в уплату за свои переживания, когда она официально признает себя виновной.

Наутро журналист по телефону связался с Марголиным. Ему нужно повидаться с ним по важному делу, сказал он.

— Приходите немедленно.

Бразуль пришел в крайне возбужденном состоянии. Марголин сразу учуял, что произошло нечто важное.

— Что вы можете сообщить мне? — спросил он.

Журналист обстоятельно, во всех деталях, передал ему разговор с Верой Чеберяк.

Марголин задумался.

— Знаете что, любезный Бразуль… — сказал он после недолгого раздумья, — я считаю нужным посоветоваться с Грузенбергом. Он вот-вот должен приехать в Киев. Возможно, он выступит защитником Бейлиса.

— А вы? — спросил Бразуль, не сводя глаз с адвоката.

— Я? Я тоже. Но Грузенберг… Вы же сами понимаете, что для нас означает Грузенберг.

— Какой же ответ ей дать?

— Пока воздержитесь.

— О, не дать ей ответа… Мне, Арнольд Давидович, предстоит еще не одна встреча, я вынужден поддерживать с нею хорошие отношения.

— Ну понятно. Держите с ней связь, но будьте осторожны. Не забывайте, что она способна на провокацию.

— Этого я не забываю, я всегда с ней начеку.

Ушел от Марголина взволнованный и обеспокоенный Бразуль. Обидно, что он оказался столь неосмотрительным… Ведь ясно, что вся эта затея не ее ума дело…

А Вера Чеберяк между тем и не собиралась ждать никакого ответа. Она дала знать Чаплинскому, что хочет повидаться с ним, и тот же связист сразу провел ее к прокурору.

С каким вниманием и готовностью встретил прокурор свою подопечную!

— Садитесь, госпожа Чеберяк, и рассказывайте. Прежде всего, как поживаете? Как самочувствие? Здоровы ли ваша дочурка и муж Василий…

Чаплинский запнулся, он не запомнил отчества ее мужа.

— Не беспокойтесь о нем, ваше превосходительство. Он у меня не больно удачливый.

— Он вас обижает, Вера Владимировна?

— Не то что обижает, я не из тех, кто позволит обидеть себя или разрешит сесть на голову. Но он… Да не стоит говорить, пожалуй… — Женщина достала надушенный шелковый платочек и поднесла его к губам.

— Не волнуйтесь, Вера Владимировна.

— Да как же не волноваться, ваше превосходительство, если следят за мной на каждом шагу, прямо-таки жить не дают.

— Снова газетчик? Этот, как его, ну, из «Киевской мысли» — Брузколь-Бразульский?