Преступление и совесть

— Да, конечно, — сказал Лядов. — Перед отъездом в Киев я тщательно ознакомился с делом Кондрата Малёванного — колесника одной из деревень Таращанского уезда Киевской губернии, организовавшего в 1891 году секту, названную его именем. По делу реформатора религии, руководителя секты Малеванного, Сикорский дал авторитетную экспертизу… Малёванцы утверждали, что «близится время полных перемен, что наступают новые времена, и Страшный суд свершится, и уже здесь, на земле, наступит царство истинного блаженства».

— Самое неприятное в этом деле то, — продолжал Лядов, — что малеванцы отказались работать у помещиков; они утверждали, что достаточно поработали на попов и что не хотят работать и на панов. Начальство, конечно, было обеспокоено такими умозаключениями и настроениями среди крестьянства, тревожила опасность возникновения бунтов, которые могли принять устрашающие формы и распространиться на ближайшие губернии. Пришлось обратиться к науке в лице психиатра Сикорского, дабы он высказал по сему предмету свое мнение. Профессор ознакомился с делом на месте и пришел к выводу, что создание секты малеванцев свидетельствует о массовом психозе.

В результате сего авторитетного заключения малеванцы были признаны преступниками, а руководитель секты, бедняк Малеванный, был отправлен «на лечение» в дом умалишенных в Киеве, а через некоторое время его переправили в психиатрическую клинику в Казани. После долгих лет заключения этого «реформатора» освободили, и то благодаря амнистии по делам религии.

— Понимаете, Георгий Гаврилович, — продолжал Лядов, — господин Сикорский в своей экспертизе обнаружил тогда у малеванцев кое-что интересное: они начали есть досыта, пить чай с сахаром, употребляли сахар и в чистом виде; у них возникла необходимость жить в сытости, выросла жажда удовольствий. Более обеспеченные малеванцы некоторым образом даже снабжали сладостями неимущих крестьян.

Здесь Лядов саркастически хохотнул, в свою очередь прокурор угодливо осклабился.

— Вот чего нашему русскому мужичку захотелось — сладкого чая!

— Но самое главное, ведь Иван Алексеевич Сикорский— наш ученый, — сказал Чаплинский.

— Да, да, — никак не мог успокоиться Лядов, — сладкий чай… Удивительно, что они не требовали лимонов к чаю…

Оба долго смеялись, пока секретарь не доложил, что прибыл господин Сикорский.

Служители Фемиды поднялись навстречу почтенному ученому.

— Профессор Иван Алексеевич Сикорский, — представил его Чаплинский. — Александр Васильевич Лядов, вице-директор первого департамента Министерства юстиции.

Лядов левой рукой поправил галстук и протянул руку.

— Очень приятно… — пробормотал он.

Внимательные холодные глаза профессора с синеватыми мешочками под ними уставились на вице-директора. Шире раздулись мясистые окрылки ноздрей, он словно пытался что-то разнюхать. Протянув большую волосатую руку, профессор сказал:

— Очень рад! — и плотно сомкнул губы.

Все трое сели к большому прокурорскому столу, обитому ярким зеленым сукном, отчего лицо Чаплинского показалось свежее обычного. Возле него уже стоял секретарь, поставивший на приставной столик бутылку токайского и три граненых бокала на серебряном подносе. Зная слабость профессора к этому сорту вина, прокурор поспешил наполнить бокалы. Зеленоватые глаза профессора оживились, сомкнутые губы раздвинулись в улыбке и обнажили два ряда безупречных искусственных зубов.

— По какому поводу пир, Георгий Гаврилович? — спросил профессор.

— Испытанное средство от сухости во рту, Иван Алексеевич.

Приезжий сановник молча усмехнулся.

Послышался легкий звон бокалов. Сикорскому прокурор наполнял бокал трижды, и профессор осушал его одним залпом, одобрительно покрякивая.

Когда профессорские глаза маслянисто заблестели, он отодвинул бокал.

— Больше нельзя. Затуманится голова… — И губы его снова плотно сомкнулись.

— Вы правы, Иван Алексеевич. Довольно, Итак, мы пригласили вас, чтобы передать личный привет от Ивана Григорьевича, — любезно сказал Лядов.

— От кого? — наморщив лоб, переспросил Сикорский.

— От министра юстиции Ивана Григорьевича Щегловитова.

— Ах так, я не расслышал… Прошу прощения.

— Россия, — продолжал Лядов, — нынче накануне большого и важного события. Нужна ваша помощь.

— Моя помощь? — психиатр выдавил на своем лице подобие улыбки.

— Да, именно ваша… Видите ли, в прокуратуру поступили сведения, что убийство отрока Ющинского совершили… секта фанатиков-евреев, — Лядов взглянул на прокурора, склонившего голову в знак подтверждения этого факта.

— Секта фанатиков? — переспросил профессор. — Я что-то слыхал об этом изуверском убийстве. Секта, говорите?.. — Сикорский, возможно, вспомнил о своем заключении по делу Кондрата Малеванного и о протестах либеральной прессы против этой явно тенденциозной экспертизы. — Секта фанатиков, значит? — повторил профессор,

— Да, господин профессор. Своими глубокими знаниями и большим авторитетом вы однажды уже послужили интересам русского правительства… — Лядов угадывал скрытые мысли Сикорского. — Нам памятны слова ваши по поводу одичавших крестьян и их деяний в пылу религиозного экстаза…