Преступление и совесть

Профессор состроил недовольную мину:

— А известно ли вам, господа, сколько грязи на меня вылили в некоторых кругах русского общества?

— Знаем и ценим ваше мужество, — ответил Лядов. — Георгий Гаврилович может подтвердить, что мы как раз вспоминали об этом до вашего прихода, Иван Алексеевич.

— Вспоминали? — удивился профессор. — О чем конкретно?

— О ваших заслугах перед наукой и, в особенности, о ваших заслугах перед русским народом и перед его правоверным правительством.

— Да, да, — согласился Сикорский и задумался. Прикусив верхнюю губу, он долго тер лоб. — Если в памяти вашей выплыла фанатичная секта сынов Якова, мне уже ясно, в чем здесь дело, господа. Тогда мне все ясно…

Петербургский сановник быстро поднялся с места, его примеру последовал и прокурор, давая этим понять профессору, что аудиенция окончена.

Глядя на них, Сикорский не спеша, сообразно возрасту и положению, поднялся и пожал руку сперва представителю министерства, а затем прокурору.

Чаплинский позвонил.

— Велите подать экипаж для господина профессора, — сказал он секретарю.

Сикорский вышел.

Лядов иронически усмехнулся и обменялся с Чаплинским быстрым взглядом.

Наследство

На Подоле, где-то в закоулке, у самого берега Днепра, в покосившемся домике проживал в постоянной нужде жестянщик Липа Поделко из местечка Черняхов. Человек простой, он едва мог прочитать молитвы или разобрать что-либо написанное на родном еврейском языке. Но человек он был душевный, участливый, тихий и спокойный. Никто из соседей не припомнит, чтобы Липа когда-нибудь обидел кого-либо, на жену и детей никогда голоса не повышал. Одним словом, человек, как говорится, добронравный и смирный.

А руки у жестянщика — золотые. Из простой или оцинкованной жести он мастерил кружки, бидоны, чайники, противни разных размеров, ведра. И, кроме всего этого, он прекрасно выделывал водосточные трубы.

В молодости Липа был в своем местечке Черняхов только кровельщиком, а теперь, когда ему за пятьдесят, он, живя в большом городе, уже не занимался кровельным делом. Кому нужно, чтобы мастеровой в летах лазил на крыши четырех- или пятиэтажных домов — может ведь и беда случиться. Ноги уже и так подкашиваются, да и зрение ослабело. Уж лучше сидеть с утра до ночи у своего верстака и мастерить жестяную посуду для крестьян, приезжающих из ближайших деревень, и для мелких торговцев округи.

Рассказ о том, как Липа со своей семейкой попал в Киев, уже сам по себе занимателен. Один сын и одна дочь давно отошли от него, имели уже свои семьи, но еще две дочери жили при нем. А от дочери, умершей после вторых родов, остался удивительных способностей мальчик, которого Липа оставил у себя. И вот мальчик оказался счастливым: богатый купец из Черняхова собирался повезти на контрактовую ярмарку в Киеве большую партию товара и взял с собой внука Липы — двенадцатилетнего Михеля, чтобы тот присматривал за товаром на ярмарке. Случилось так, что Михель пришелся по душе какому-то чиновнику, заключившему выгодный контракт с черняховским купцом, и тот устроил Михеля в одну из киевских гимназий. Мальчик, конечно, два года до того готовился к экзаменам. Купец снял для способного мальчика квартиру в Киеве, и с тех пор Михель стал киевлянином. А жестянщик Липа Поделко с семьей выехали к внуку-гимназисту, который был приписан к Липе как родной сын. Так пожилой жестянщик получил право проживать в самом Киеве.

Четыре года проживает Поделко с семьей в Киеве. Гимназист Михель вытянулся ростом, возмужал. Учился он в одном из старших классов, давал уроки и из своих заработков помогал постоянно нуждавшемуся дедушке.

Убийство Ющинского совсем недалеко от места жительства Липы Поделко, несомненно, привело в волнение жителей всего Подола. Длиннобородый жестянщик высоко поднимал густо разросшиеся седоватые брови и все допытывался у людей:

— Скажите на милость, поясните, люди добрые, неужели так и не известно, кто подлинный убийца несчастного мальчика?

И если не сразу ему отвечали, у Липы гневно раздувались ноздри и, пощипывая бороду, он твердил:

— Нет бога на свете, говорю я вам… Нет его, право, нет.

— Да что вы, Липа, как вам не совестно произносить такое… — выговаривали ему.

Липа стыдливо отворачивался и невнятно бормотал:

— Я, конечно, грешен в своих думах… Но коль скоро бог все это видит и молчит… Не знаю уж, что сказать… не знаю…

Так и не знал Липа, как и тысячи других в Киеве и во всей России, за что посадили Бейлиса.